Пятая печать

– По-моему, это понятно. Вчера подстрелили двух наших. Оба умерли. Позавчера бросили бомбу в помещение партии. Сегодня утром мы поймали двух сопляков – разбрасывали листовки. Это не пустяки. А эти четверо сидели в трактире и обзывали нас сволочами и живодерами. Потом винишко свое допили и отправились домой дрыхнуть. Болтовня, одним словом. Но когда люди не болтали? Потрындят – и домой, к жене под бочок. Вот почему это пустяковое дело. Нам других ловить надо, их-за которых приходится кровь проливать. Те, другие, ходят с револьверами и отстреливаются до последнего патрона. А эти, мне кажется, револьвера в глаза не видели и понятия не имеют, что нужно делать с патронами. Я полагаю, их даже связывать не придется перед расстрелом, сами встанут под дула, как ягнята.

– Вы собираетесь их расстрелять?

– Конечно.

– Тогда зачем бьете?

– То есть как зачем бью? А что с ними делать? Шоколадом кормить? Или учить их вязанию?

Человек в штатском задумчиво посмотрел на блондина:

– Сколько вам лет?

Тот вытянулся:

– Двадцать восемь.

– Выпускник философского?

– Да.

– Знакомы с работами Хёйзинги?

– Знаком.

– Ортеги?

– Так точно.

– Тённиеса?

– Тоже.

– Откуда родом?

– Из Кёсега.

– Довольно маленький городок?

– Весьма.

Человек в штатском опустил голову, коснувшись лбом сцепленных пальцев.

– Так все-таки скажите, почему вы их бьете?

– Почему бью?

– Да, почему? И вообще – зачем вам нужны побои? Вы задумывались над этим?

Блондин, отступив назад, прислонился к стене. И тоже на мгновение опустил голову.

– По праву завоеванной нами власти, – сказал он, подняв глаза. – По велению наших идей.

– И только?

– Пожалуй, да. О допросах не говорю, там иначе нельзя.

– И это все причины?

– Пожалуй, да.

Человек в штатском поднялся и, заложив руки в карманы, стал прохаживаться по комнате. Тем временем открылась дверь, вернулись оба нилашиста.

– Оставьте нас, – сказал им штатский. – Ну так вот. – Он остановился напротив блондина. – Прежде всего я должен рассеять одно ваше заблуждение. Вот вы говорили о бомбах и прочем, не так ли?

– Говорил.

– Так вот… в помещение нашей партии кто-то бросил бомбу – как раз это и можно назвать пустяковым делом. Разбрасывают листовки, черкают на стенах – пустяки. Стреляют по нашим – опять-таки пустяки. Мы схватим виновных, повесим их или расстреляем – все это сущие пустяки. С теми, кто швыряет бомбы, разбрасывает листовки или устраивает пальбу, нам меньше всего хлопот. Как и положено, мы их ликвидируем. Они умрут, друг мой. Рано или поздно они просто иссякнут. Из них получатся замечательные трупы. Ведь во всем населении они составляют ничтожное меньшинство. Сколько? Сколько их? Тысяча, десять тысяч, ну двадцать на худой конец. А как быть с остальными? Кто не стреляет, не швыряет бомбы и не разбрасывает листовки? Как быть с ними?

Он поднял вверх палец:

– Как быть с этим сопящим, жующим стадом, которое живет рядом с нами? Вот кем должны мы заниматься. Вот оно – наше бремя и главная наша задача. Мы живем в эпоху масс, коллега, в эпоху отвратительных, мерзких масс, каковые еще никогда не питали столь великих иллюзий относительно себя и своей роли, как в наше время. Жить становится тошно, как подумаешь, что вообразило себе это быдло в нынешнем веке. Демонстрации, забастовки… К чему мы пришли? Всюду массы… сплошные массы…

Он снова заходил по комнате: