Пятая печать. Том 1

Если контролер или мент не застукает, то первый же доброхот бдительность проявит, чтобы часики «Кировские» от НКВД получить. Любой человек, если он до такого позднего часа еще трезвый, как только меня увидит, — долго глаза будет протирать, а рот не будет закрывать. Умные будут гадать: погорелец ли Нерон, иль приплывший Робинзон? Есть же необитаемый остров в Амурском заливе, называется Коржик.

Чем человек тупее, тем соображает быстрее: раз одет не так, как советский человек, значит — вражеский лазутчик! По советской логике: раз ты маленького роста и в брезентовом чехле, значит — японский шпион!! А мне на сегодня и одной смерти хватит: хорошего понемножку. Часто умирать хлопотно и вредно. Тем более — натощак…

* * *

К утру все мысли слиняли. Торчит в соображалке одна: идти надо!! надо! надо… Ноги не болят и не ноют… они — воооют!!. Время от времени, перемотав онучи, я заставляю их, будто бы они чужие, опять шагать и шагать опять! По городу крадусь проходными дворами. Есть на свете только один такой город — Владик, — который можно весь пройти пустырями и проходными дворами, не пользуясь улицами.

Светает… Как в фотопроявителе, прорисовываются из черноты неосвещенных улиц контуры городских кварталов, сбегающих вниз, к сияющей огнями бухте Золотой Рог. Завывая сиреной, лихо кренясь на правый борт, как мичманка на салаге, узкобедрый катер «Вьюга» отваливает от причала, отправляясь в первый утренний рейс на полуостров Чуркин. В зябко сырой утренней тишине нарастает надрывно пульсирующее подвывание и железное повизгивание раннего трамвайчика, бегущего по Светланке. В доме, неподалеку, скрипит дверь и утренний прокуренный голос сипит:

— Шарик! Шарик!! Сукин ты кот… — и, захрипев, кашляет и отхаркивается. Хрупкую рассветную тишину озвучивает первая утренняя музыкальная фраза неблагоустроенного Владика: звяканье поганого ведра, переходящее в жизнерадостное бульканье накопленных за ночь экскрементов, низвергающихся в выгребную яму. Просыпается город. Просыпается медленно, неохотно, но время для прогулок под луной в брезентовом чехле заканчивается. Привидение должно знать свое время!

И спешу я прошмыгнуть через улицу Лазо к облезло-коричневым воротам, над которыми прибита аляповатая желтая жестяная вывеска с узкими неровными буквами: «Такелажная мастерская». А под ними — помельче: «Дальторгфлота». И четыре якорька по углам вывески. Просевшая калитка в воротах, как и год назад, не закрывается. Сторож мастерской на ночь в швейном цехе запирается и дрыхнет на чехлах для матрацев, зная, что все ценное — под ним, а то, что во дворе валяется, — и даром никому не надо.

* * *

Такелажка — чистилище «Дальторгфлота». Попадают сюда мореманы, отставшие от рейса по болезни или «по семейке». Есть тут и те, кого переводят с одного судна на другое. А большинство — из тех, кого временно списали на берег за грешки. И в ожидании прощения и возвращения на судно просоленные штормами всех широт морские волки кротко, терпеливо за скромную сдельщину мастерят в такелажке спасательные средства, плетут кранецы, навивают канаты, набивают матросские матрацы морской травой…

От этого воздух в такелажке пропитан морской романтикой: запахами смолы, пеньки, брезента и океанских водорослей. Войдешь, бывало, во двор такелажки, вдохнешь аромат океана, прищуришься, и… слышно, как из далекого далека, через тысячи морских миль, доносится рокот океанского прибоя, скрип ручного брашпиля и натужно-хриплые голоса морских бродяг:

В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Жанетта» починяла такелаж…
И прежде чем уйти
В далекие пути,
На берег был отпущен экипаж.

…И шелестят над головой добела прокаленные тропическим солнцем паруса, и ветер океана гудит хриплым басом в туго натянутых пеньковых вантах, а под ногами круто кренится под ветер горячая от солнца палуба шхуны… Открываешь глаза — а все наяву! Только вместо палубы — круто кренится в сторону бухты длинный двор такелажки, а во дворе настоящие, просоленные океанскими штормами мореманы голосами стивенсоновских пиратов напевают за настоящей матросской работой под скрип настоящей лебедки, натягивающей настоящий канат, настоящие матросские песни времен парусов и пиратов:

Они сутулятся,
Вливаясь в улицы,
Их клеши новые ласкает бри-и-из!
Ха-ха-а!!
Они идут туда,
Где можно без труда
Найти себе и женщин, и вина!..

Не раз бывал я здесь с Жоркой. Затаив дыхание, слушали мы, как бичи со всех посудин «Торгфлота» лихо травят баланду про тихоокеанские цунами, тайфуны у берегов Формозы, филиппинских пиратов и вулканически страстных женщин с островов Туамоту. И меркли страницы Майн Рида и Стивенсона перед лихо закрученными и круто просоленными рассказами бичей, которые я и Жорка слушали с открытыми от удивления ртами.