Пятая печать. Том 1

Замедляется мелькание вагонов. А у пассажиров на перроне судорожно дергаются головы вслед за вагонами. Натыкаясь друг на друга, они начинают нервно метаться из стороны в сторону, запутанные хитрой системой нумерации вагонов. Мы тоже вливаемся в возбужденную толпу. Оглядывая суетящихся пассажиров, мои друзья обмениваются фразочками на странном языке:

— Локшевый садильник.

— Е-мае… не светит, не личит.

— Зырь-ка — дурка в скрипухе!

— Отчихни! Не дурка — фуфло!

— Туши свет! Садик вшивый!

— Не шелести, кнокай!

— Че кнокать — садильник не играт!

— Секи! Я срисовал! Фря с углами!

— Углы хрень. А дурка не в западло!!

— Молотнем через тамбур! Понял? Я и Рыжий — пасем… Блоха и Серый! — по два шестнадцать! Стрелка та же.

— По железяке, Косой! Позыч выдру!

Косой сует Серому изогнутую латунную трубку.

— На! Не крути понты — фря защекотится!

Серый и Блоха бегут рядом с медленно ползущим составом, как только состав, лязгнув буферами, замирает, они спрыгивают с высокого перрона между вагонами и исчезают по ту сторону поезда. Я и Косой шагаем вслед за полной, коротконогой, быстро семенящей, как такса, теткой, с двумя тяжелыми чемоданами. В левой руке у тетки — чемодан и билет, в правой, кроме чемодана, — дамская сумка на ремешке. Чемоданы из камеры хранения, а сумочка — всегда при тетке. Но она мешает тетке семенить: висит с чемоданом, задевая ногу. Но тетке так спокойнее: она сумку и рукой и ногой чувствует.

— Не бзди, Рыжий, — тихо говорит над ухом Косой, — сейчас пацаны нерабочий тамбур откроют. Понял? Чтобы смыться тебе было куда, когда дурку вертанешь. Понял? Давай, за фрей канай и кнацай: как она до того тамбура дочикиляет — врезай по углу, значит, по чемодану, где сумка, лови дурку — пасуй Блохе. Понял? Смывайся через тамбур… Серый за тобой двери запирает, и — все в поряде!! Подрывай за пацанами и — вася. Давай! Не ссы кипятком! Это как игра! Все в ажуре, как часики! Не дрефь… а вон они!

Вижу: приоткрывается дверь вагона, оттуда выглядывает блошиная ряшка. И в животе у меня что-то сжимается. Со страху… не думал, что воровать страшно! От волнения во рту так сухо, что ничего не могу сказать. А что говорить? Что мне такая игра не нра и пусть Блоха играет без меня? А пончики хавать на халяву — нра? И в толк не возьму: почему я должен сумку пасовать Блохе, а не подрывать с ней? А думать некогда и спрашивать некого: Косой исчез. От волнения голова наполняется оглушительной пустотой. А зачем думать? Раз сказал Косой — ему виднее… и как все быстро происходит… тетка возле тамбура!.. дыхалку перехватило… а тетка семенит все быстрее!! и тамбур уже позади!!!

Я решаюсь: поровнявшись с чемоданом, стукаю по нему обеими руками. Со страху стукаю нерешительно, не сильно, но, видно, чемодан в усталой руке висит на кончиках пальцев — рука разжимается — не успевает сумка упасть, я ее подхватываю и, отскочив от тетки, кидаю в тамбур, где Блоха подпрыгивает от нетерпения. Сумку Блоха на лету берет, как классный голкипер, и пулей вылетает с ней через другую дверь тамбура, не касаясь ступенек подножки. Я пытаюсь проскочить тамбур вслед за ним, но, перед моим носом, дверь в тамбур захлопывается, лязгает дверная щеколда, за окном появляется и исчезает злорадная харя Серого. Налетев на запертую дверь, я теряюсь, бессмысленно кручу дверную ручку, теряя драгоценные мгновения, потом, спохватившись, ныряю между вагонами, но… поздно: чьи-то руки хватают меня за куртку, выдергивают на перрон…

От удара по голове в глазах темнеет и, тут же, от удара по глазам, вспыхивает ярко-оранжевая молния! А потом я не различаю и не чувствую удары: смешавшись со злыми криками, они спресовываются в кроваво-алый взлаивающий комок боли:

— С-сучий потрох! — Сволочь! — Сумку!! — Га-ад! — Говори, где сумка?! — Говори, паскуда! — Ворюга! — Под поезд такого! — Потрох сучий! — Где сумка?! — Сумка! — Сумки!.. — Сумку!.. — Сумке!!..

В красные всполохи ударов, в гвалт злобных криков врезается спокойный официальный голос. Такие бесстрастные голоса имеют очень важные начальники, знающие огромную ценность своих слов и не ведающие сомнений в их бесспорной правоте и потрясного значения для современников:

— Та-ак… культурно развлекаетесь? Ребенка добиваете? Самосуд? Пра-шу участников убийства ребенка оставаться на месте! Свидетелей пра-шу задержаться! Гражданку, зачинщицу избиения, пра-шу не-мед-лен-но пройти со мной в линейное отделение милиции! На первом этаже! Не беспокойтесь, поезд будет стоять столько, сколько надо. Да, за-дер-жим… вот, вас-вас и задержим! О поезде не беспокойтесь! Вам он уже не нужен! Гражданин в шляпе и товарищ в кепке — про-шу со мной! Не волнуйтесь, гражданка! этим делом милиция займется. И вами — тоже! Он преступник несовершеннолетний! А вы все — совершеннолетние преступники! За убийство ребенка — десять лет с изоляцией! До прибытия милиции не отлучаться! Ни-ку-да! Ни-ко-му!

Официальный голос говорит, говорит, непрерывно говорит и гвалт стихает. Слышно, как подошедшие добрые советские люди сочувствуют и жалеют:

— Жа-аль, мало накостыляли.

— Жалко-жалко — не успели…