Пятая печать. Том 2

Смеющиеся глаза Гордеича совсем утонули в веселой паутине морщинок. Как только я, выпалив на одном дыхании цитату, впился в нежную мякоть горячей картофелины, Гордеич, покачав головой, вздыхает, соболезнуя лукаво:

— Охо-хо-о… коли графу ужо дрозды поглянулись, знат-то, кирдык-дела на графской кухне… ооот. Туточки, на Урале, поди-тко, кошек ужо поели, токо за дроздов ешшо не принимались… о-от, понимаш, а тут ешшо лангуста… это что — насекомая така? Навроде мокрицы? Дела-а… Ладно, от, гигантский попался лангуста… а то поди-тко голодным графу спать! От, чо значит, не садил по весне граф картоху! Она-то не выдаст, тут ужо не сумлевайся… ооот.

— Про лангуста я не знаю, но один мой кореш говаривал: «И маленькая рыбка лучше, чем большо-ой таракан!»

И мы хохочем, обжигаясь горячей картошкой. Я охотно подыгрываю добродушным подначкам Гордеича… Любит Гордеич пошутить, но к двум словам не терпит легкомыслия и шуток. Это работа и… Бог. Перед сном Гордеич, как обычно, уединяется в соседней маленькой комнатке, которая когда-то служила супругам спаленкой. Там, в дальнем углу, укрытая от нескромных глаз расшитой салфеткой, лежит старинная Библия. Несколько минут Гордеич стоит перед ней, просветлев лицом, и шепчет, крестясь двумя пальцами.

Гордеич старовер. Предки его, старообрядцы, при Петре бежали на Урал, спасаясь от «антихристовой веры» — нынешнего православия. Методики православной церкви по обращению русских христиан (позже староверов) в лоно православия (новой веры, византийской) соответствовали интеллекту российских попов: плеть, дыба, обрезание ушей, вырывание языка, а ещё радикальнее — сожжение староверов заживо в староверческих церквях без икон и идолов.

Православная церковь терпимо относилась к мусульманам. Но на долю христиан, которые не признавали иконы и дикарские обряды ортодоксальной церкви, доставались от православия такие пытки, «во имя Бога любящего и милосердного», какие могли придумать только изуверы, озверевшие и до упора охреневшие в тиши монастырских келий!

* * *

После ужина Гордеич, приготовив постель, спрашивает:

— Чо-то ты, Сашок, почитай-ко с той недели, смурной ходишь… чо за маята-от на душу-то присохла? Ты не мытарься, поговори-ко со мной, может, и полегчат?

Я промычал невнятно, будто сплю, а Гордеич, ещё покряхтев по стариковски, улёгся и говорит:

— Что ж… тако быват, чо молчать несподручно, а сказат — того пуще. Ежели, знат, рассорка в душе о-от… так ты родителя вспомни, с ним от посоветуйся. Поразмысли-ко вместе. Его-то совет родительский, не сумлевайся, верный. А с собой спорить — маята токо. О-от…

Уснул Гордеич. Беспокойно спит. То всхрапнет, то вздохнет, а то постанывает. Говорят, раз постанывает, значит сон с разговорами. Быть может, снится Гордеичу празднично накрытый стол в солнечной горенке. Во главе стола — он, по сторонам — сыновья, дальше — снохи, а на другом конце стола видимо-невидимо шустреньких внучек и внучат. Глаз да глаз тут за таким-то бедовым народцем! Жена его на стол угощения подает, а снохи успевают жене пособить и за внучатами уследить. И улыбается детскому гомону и общей радости заботливая мать его сыновей и ласковая бабушка внучат…

Боже, как мало нужно человеку для огромного, безграничного счастья человеческого! Как естественно человеку быть счастливым! Почему Бог не дает счастье тем, кто заслужил его всей жизнью своей! Отец Михаил пока объяснял это — было понятно… широкие врата, узкие… а по жизни… Ох, какими трудными путями ведет Господь человечество! И не сорок лет, как в землю обетованную, а сорок столетий, считая от Моисея! Опять вздыхает Гордеич. Может быть, от счастья? Пусть хоть во сне побудет счастливым!

Тикают ходики, поскрипывают стареньким изношенным механизмом, тоже вроде бы постанывают… хотят что-то сказать, а не могут. Жарко… За окнами — вьюга. То басом гудит, как бомбардировщик, то на визг срывается. Кто-то на чердаке стонет, а в печной трубе — дуэт: то поют, то разговаривают. Пока у печки сидел — спать хотел, а в удобной постели уснуть не могу.

Царапает коготком, бередит душу тревога: что делать, как жить? Нет ответа. И не будет, раз нет понятного вопроса. Умные ответ — на умный вопрос. Крутятся мысли по кругу и к заначенному снаряду возвращаются. Зудит досада на диалектику целочки: «и хочется, и колется, и мамка не велит?!» А может быть слабО? Эх, ты граф Монте-Кристо! Выпал шанс, а ты — в кусты? Задрипа позорная… так? Нет! Не так! Еще полгода назад при таком фартовом раскладе разве прошел бы я краем? Ведь все сгрунтовано, осталось жахнуть печурку!.. За чесеиров, за маму, за папу!..

* * *