Пятая жизнь

– Наконец-то! – радостный голос Николая, расколол его сон.

Открыв глаза, Борис увидел, что фура въехала на виадук, с которого начинался широкий прямой проспект, освещенный тусклыми фонарями; по обеим сторонам возвышались громады многоэтажек, сливавшихся вдали в сплошную темную массу.

– Знаешь, что странно? – Николай повернулся к пассажиру, с интересом глазевшему по сторонам, – на въезде в город поста ГАИ нету. Тут даже в сраных райцентрах всегда стоит будка и ребята с автоматами…

– Небось, не построили еще – трасса-то, похоже, новая…

– Уж, конечно! Особенно сейчас, когда кругом антитеррор!..

– Меня другое смущает, – Борис закурил, – ни одно окно не светится. Понятно, что ночь, но неужто никто не смотрит телек, не страдает бессонницей, не бухает с друзьями? Сам подумай.

– Может, авария на подстанции?

– А фонари от батареек работают?

– Да хрен его знает! Но всему же есть разумное объяснение!

– Есть, – и хотя ни одна из версий, ни про ГАИ, ни про свет в окнах, не выглядела разумной, Борис не стал спорить – гораздо важнее было ощущать себя в привычном, понятном мире.

– Зато за дорогами тут следят! – Николай с завистью вздохнул, – не то, что у нас…

Действительно, ослепительно белая разметка на гладком, без единой выбоины асфальте, казалась нанесенной только что, будто специально к их «визиту». Борис решил, что знакомый ему центр Воронежа выглядит далеко не так идеально.

Проспект не собирался заканчиваться, лишь иногда раздуваясь в круглые площади. Шестнадцатиэтажные «свечи» чередовались с торговыми центрами, к которым вели удобные подъезды с замершими рядами автомобилей…

– Блин, не думал, что Воронеж такой здоровый, – Николай взглянул на часы, – прям, как Москва.

– Я тоже не думал… – в прошлый раз Борис побывал в, так называемом, Северном районе – основной городской новостройке, так она совсем не походила на то, что они наблюдали сейчас. …А если это не Воронеж, то что? Липецк?.. Да нет, я ж был там – Липецк меньше…

– Ничего так и не узнаешь? – в голосе Николая звучала надежда, но Борис покачал головой, – ладно, поехали дальше.

– Слушай! Мы здесь были! – Борис вдруг ткнул пальцем в стекло, – я помню этот супермаркет, с флагами!

– Мы не могли здесь быть – мы ж едем только вперед.

– Вон за теми домами, – продолжал Борис, – будет кафе. Стеклянный такой кубик, и само слово «кафе»…

Он не успел договорить – кафе действительно возникло сразу за шестнадцатиэтажной башней. Николай резко затормозил, по привычке прижавшись к тротуару, хотя за все время они так и не встретили ни одной машины.

– Ты можешь объяснить, что происходит?

– Я подозреваю, что это все-таки не Воронеж.

– А что? – голос Николая стал испуганным, и курил он часто затягиваясь, словно боялся не успеть; взгляд его сполз на иконы, с которых тоскливо взирали лики святых.

– Помолись, – предложил Борис.

– К черту!.. – Николай выбросил недокуренную сигарету и та исчезла, едва коснувшись асфальта, – блин! – он вытаращил глаза, – потому здесь так чисто! Все сразу исчезает!..

– Ничего никуда не исчезает…

– Да пошел ты! – Николай круто вывернул руль, – валить надо отсюда!

Фура лихо развернулась через две сплошные, но прямого, как стрела, проспекта, приведшего их сюда, больше не существовало – вместо него возник дом, а улица сворачивала влево, теряясь за неизвестно откуда взявшимся, сквером.

От неожиданности Николай ударил по тормозам; тяжелую фуру протащило с десяток метров, и потом она остановилась.

– Так не бывает, понимаешь?!.. – он смотрел на Бориса, будто от того зависело, что произойдет с миром дальше.

– Понимаю, – Борис согласился, но город продолжал стоять так же нерушимо и ничего в нем не изменилось.

– Бред какой-то…

– Надо сходить на разведку, – решил Борис, – хоть узнаю, куда мы попали.

– Узнай, – в глазах Николая появился безумный блеск, – заодно узнай, не нужна ли им килька в томате! Каспийская! Двадцать пять тонн!.. – но тут его сознание на миг просветлело, – погоди! А если ты исчезнешь, как мой «бычок»?

– Говорю ж, ничто в мире не исчезает, поэтому смерти я не боюсь. Частица божественного, которая существует в любом существе, предмете, явлении, обязательно найдет новое место.

– Ты – псих, – заключил Николай, и добавил, подумав секунду, – хотя уж и не знаю, кто из нас псих. Может, такие, как ты, и выживут в конце концов…

– Не уезжай без меня, – открыв дверь, Борис спрыгнул вниз; почувствовал под ногами привычную твердость асфальта и прохладу ночи, не ощущавшуюся в кабине.

– Ага, уеду! – Николай расхохотался, но то, что Борис не исчез, а спокойно направился к домам, вернуло надежду. …Может, таким дано нечто большее, благодаря их несуразной вере?.. Скорее бы он вернулся, а то начнет светать… а начнет ли? Вдруг тут вообще не бывает рассвета?.. Господи!..  – Николай закрыл глаза. Тишина, не нарушаемая даже комариным писком, сдавила голову. …Может, я умер, и так по-новому теперь выглядит преисподняя?..

Резко наклонившись, он принялся целовать иконы; при этом в сознании проносились обрывки молитв, то ли слышанных в кино, то ли выхваченных из брошюрок, которые регулярно совали в кабину «Свидетели Иеговы»…

Борис не знал, куда лучше пойти, поэтому, как всегда, решил положиться на интуицию; глубоко вдохнул чистый, не похожий на городской воздух, и свернув на узкую улочку, двинулся вдоль домов. Страх, мимолетно возникший при встрече со старухой и автомобилем-призраком, давно прошел. Скорее, это был даже не страх, а чувство, производное от эффекта внезапности. Настоящий страх у людей вызывает лишь смерть – остальное можно пережить, перетерпеть, перебороть; когда же ты в смерть не веришь, и этот, единственный страх исчезает.

Борис с любопытством остановился перед витриной, изучая идеально отглаженные костюмы, длинные вечерние платья на безголовых манекенах – …Нет, это не то! Здесь должно находиться нечто важное… например, то, что я ищу… Возможно, не я его должен найти, а оно само найдет меня! И зря я дергался – просто тогда было еще не время!..

Борис уверенно пошел вперед. Улица постепенно сужалась, дома становились все меньше – теперь они напоминали послевоенные бараки – те, которые наспех возводили силами пленных немцев, чтоб дать хоть какое-то жилье бездомным победителям, но здесь Борис не стал задерживаться – интуиция подсказывала, что времени у него не так много, чтоб тратить его по пустякам.

Свернув в еще более узкий переулок, он почувствовал под ногами брусчатку; даже поскользнулся на гладких камнях, но удержался, и замер в изумлении – пейзаж стал совсем другим. Остроконечные башенки венчали двухэтажные дома, стоявшие так тесно друг к другу, что их стены смыкались; закрытые ворота и задвинутые ставни создавали иллюзию бесконечного забора, и хотя улица и выглядела безжизненной, в воздухе возникли запахи – сначала свежего хлеба, потом конюшни; они висели облачками, из которых можно было выйти, сделав всего пару шагов, но неожиданно их поглотил новый запах, наполнивший все вокруг мерзкой вонью. И его принес ветерок! Значит, город был живым!

Несмотря на отвращение, Борис двинулся дальше, и появился дым, скрывший часть домов. …Что ж они жгут, сволочи, что так воняет?..  – он зажал пальцами нос; дышать ртом оказалось лучше, только от дыма стали слезиться глаза.

Метров через триста ему открылась площадь, заполненная людьми – не безголовыми манекенами, а живыми людьми! Они двигались и разговаривали, только на незнакомом языке. Борис прислушался, и через минуту пришла уверенность, что язык не такой уж незнакомый; из сочетаний слов, вкупе с интонациями, стал медленно рождаться смысл; тогда в сознании будто открылся информационный канал. Борис уже не только понимал язык, но и думал на нем; лица обрели имена – он знал здесь многих! Причем, знание не вызывалось напряжением памяти, а приходило естественно, словно он сам являлся частью этой жизни, а фура с перепуганным водителем (…как же его звали?..) была плодом больной фантазии. Кстати, и смрадный запах стал привычной и неотъемлемой частью жизни – так пахли горящие кости и волосы…

Церемония на площади не закончилась – в ней просто возникла пауза, поэтому никто не уходил; да и не смог бы уйти при всем желании – с боковых улиц напирали те, кому не хватило места. А лучше всех чувствовали себя хозяева домов, выходивших на площадь – они высовываясь в окна, истошно вопя и неистово размахивая руками; причем, каждый кричал свое, и смысл терялся в многоголосом восторженном реве. Безудержное ликование, свойственное простолюдинам, читалось на красных от натуги и пота лицах – люди, в едином порыве истинной веры, стремились воочию лицезреть момент Божьего Правосудия. Если б не солдаты, плотным кольцом окружавшие высокий помост, возведенный перед ратушей, толпа б смела его.

Черепичные крыши тоже были усеяны людьми, державшимися на крутых скатах вопреки всем законам физики, а на просторном, помпезно убранном балконе ратуши, в бархатных креслах устроились богато одетые зрители во главе с городским головой, толстым и напыщенным. Его лицо выражало полное блаженство, а довольная улыбка говорила, насколько он осознает свою выдающуюся роль в исполнении великой миссии – если б не его бдительность и кристальная честность, Мидгейм непременно погряз бы в колдовстве и ереси.

В широких воротах ратуши показалась процессия – на сегодняшний день последняя, потому что на помосте остался единственный целый столб. Обложенный сухими вязанками хвороста, он ждал, пока карающая десница воспламенит его вместе с очередной ведьмой – остальные, источенные пламенем, обуглились, и под ними возвышаясь темные бесформенные кучи. К утру все столбы заменят новыми, и великолепное представление продолжится. Так было уже целую неделю, и завтра, наконец, кресты на церкви святого Бернарда засияют с утроенным блеском, очищенные от налета ереси, царившей в городе до начала работы Святого суда.

Толпа взревела, тесня солдат; люди чуть не валились из окон, пытаясь стать ближе к месту auto da fe, чтоб глубже вдохнуть очистительный дым костра, избавляясь от своих мелких грешков, не шедших ни в какое сравнение с великим грехом неверия в Господа нашего Иисуса Христа.

Впереди процессии шли епископ и инквизитор, одетые в одинаково черные одежды. На лице последнего впервые за два месяца следствия появилась улыбка, ибо основная часть работы была успешно завершена; потом предстоял небольшой отдых, заключавшийся в отчете перед Апостольским Советом и новая работа в другом, поддавшемся дьявольским наущениям городе.

Епископ шел, опустив голову. Он тоже сознавал великое значение исполняемой миссии, но обет, данный вчера Господу, требовал неимоверного напряжения душевных сил. Хотя исполнение обета и должно заключаться в преодолении самого себя, он не представлял, как сможет заглянуть в глаза Анны, которая сейчас шла следом, позвякивая кандалами. Рядом мрачно шествовали два монаха, держа веревки, связывавшие ее руки.

Епископ не видел осужденную, но и так представлял ее скованные тонкие ноги; волосы, из-под высокого картонного колпака ниспадающие на желтую тунику, расписанную карикатурными драконами, изрыгавшими пламя – он помнил ее всю, только никак не мог воссоздать благости, исходившей из ее глаз прошлой ночью. Наверное, это нельзя запомнить – его надо чувствовать, и это чувство через несколько минут должно навсегда умереть в страшных муках.

…Почему она не захотела бежать? Я мог бы спрятать ее в монастыре, а когда б шум от исчезновения ведьмы утих, забрал бы оттуда… я б мог оставить сан и вообще уехать из страны, чтоб предаться ее глазам всей душой!..

Грохот барабанов вывел епископа из состояния сладостных мечтаний, одурманивших сознание. …Боже праведный,  – ужаснулся он, наконец поднимая глаза и видя беснующуюся от восторга толпу, – избавь меня от наваждения и огороди от нечистого… Он стоял рядом с инквизитором, а монахи ушли вперед, ведя осужденную дальше, на страшный обгоревший помост. Епископ видел, как она растерянно вертела головой, не понимая, зачем ее сюда привели, и неоконченная молитва скомкалась в голове – осталась только худенькая фигурка, жалкая и беззащитная в окружении толстых монахов.

…Если они ненароком сомкнут плечи, то раздавят ее, как былинку!.. Инквизитор видел, как епископ смотрит на осужденную; ему показалось, что еще мгновение этого трепетного вожделения, и произойдет непоправимое – на глазах у жителей Мидгейма рухнет неопровержимая истина о всесилии Святого суда над любыми происками дьявольского отродья. Допустить этого он не мог, и потому наклонился к епископу.

– Брат, прежде, чем совершить поступок, надлежит тебе вспомнить слова девятой книги «Кодекса», где говорится: «Никто не имеет права оказывать помощь обвиненным в колдовстве, а также принимать их и давать им советы. Виновные в этом сами наказываются сожжением на костре, а имущество конфискуется».