Пятидесятилетняя женщина

— У Лауры есть деньги, — продолжал Уаймен. — После свадьбы она обставила их дом в Чикаго от подвала до чер­дака. Не дом, а местная достопримечательность, эдакий маленький шедевр пошлости и дурного вкуса. Всякий раз, как я попадаю в их гостиную, не устаю удивляться безо­шибочному чутью, с каким она превратила комнату в точ­ное подобие номера для новобрачных во второразрядной гостинице где-нибудь в Атлантик-Сити.

Ирония Уаймена, должен заметить, объяснялась тем, что его собственная гостиная представляла собой сочета­ние хромированного металла и грубых тканей с абстракт­ным рисунком; на полу — коврик с режущим глаз кубист­ским узором, на стенах — репродукции Пикассо и рисун­ки Челищева[1]. Однако ужином меня Уаймен угостил пре­восходным. Мы провели вечер за приятным разговором на темы, занимавшие нас обоих, и завершили его парой бутылок пива. Отведенная мне спальня являла собой не­что вопиюще ультрасовременное. Я немного почитал и выключил свет, готовясь отойти ко сну.

«Лаура, — сказал я про себя. — Какая такая Лаура?»

Я напряг память и принялся перебирать всех моих знакомых во Флоренции, рассчитывая по ассоциации вдруг да вспомнить, когда и где встретился с миссис Грин. Раз уж мне предстояло с ней ужинать, нужно было припом­нить хоть что-нибудь в доказательство того, что я ее не забыл. Людям очень обидно, когда их не могут вспом­нить. Все мы, видимо, придаем собственным особам не­кое значение, и бывает унизительно сознавать, что мы напрочь выпали из памяти тех, с кем нас сводила жизнь. Я задремал, однако не успел погрузиться в благодатный глубокий сон: мучительное напряжение памяти перестало давить на подсознание, и оно, вероятно, сработало — я разом очнулся, потому что наконец вспомнил, кто такая Лаура Грин. Неудивительно, что я ее позабыл: стой поры, как я месяц провел во Флоренции и мы с ней по воле случая бывали в одной компании, прошло двадцать пять лет.

Только что закончилась Первая мировая война. Же­ниха Лауры убили на фронте, и они с матерью ухитрились добраться до Франции, чтобы поклониться его могиле. Они были американки из Сан-Франциско. Исполнив пе­чальный долг, женщины перебрались в Италию и оста­лись на зиму во Флоренции, где тогда была внушительная англо-американская колония. Я обзавелся там американ­скими друзьями. Полковник Хардинг и его жена (полков­ником он именовался по той причине, что занимал высо­кий пост в Красном Кресте) пригласили меня пожить на их большой вилле на виа Болоньезе. По утрам я, как пра­вило, осматривал достопримечательности, а ближе к по­лудню заглядывал в бар «Дониз» на виа Торнабуони — встретиться со знакомыми и выпить коктейль. В «Дониз» все знали друг друга — американцы, англичане и водив­шие с ними компанию итальянцы. Там можно было уз­нать все городские новости и сплетни. На ленч обычно собирались в каком-нибудь ресторанчике или на одной из вилл со старым красивым садом в миле-другой от цент­ра города. Я получил пропуск во Флорентийский клуб, так что после ленча мы с Чарли Хардингом отправлялись туда поиграть в бридж или в рисковый покер с колодой из тридцати двух карт. Вечером кто-нибудь устраивал ужин, который, случалось, завершался все тем же бриджем и нередко танцами. Приходилось вращаться в одном и том же кругу, но круг был достаточно широк и люди в нем разные, поэтому скучно никогда не бывало. Все более или менее интересовались искусством, что полностью отвеча­ло духу Флоренции, а потому жизнь хотя и казалась празд­ной, однако была не совсем уж пустой.

Лаура и ее мать, вдова миссис Клейтон, остановились в хорошем пансионе. Судя по всему, они были неплохо обеспечены. Во Флоренцию они приехали с рекомендательными письмами и быстро обзавелись многочислен­ными знакомыми. История Лауры взывала к сочувствию, поэтому все как могли ублажали обеих женщин, но они и в самом деле были очень милые, за что их вскоре полю­били самих по себе. Они отличались гостеприимством и часто приглашали знакомых на ленч в один из ресторан­чиков, где подавали макароны, непременное острое блю­до из устриц и вино кьянти. Миссис Клейтон, возможно, немного терялась в пестрой многонациональной компа­нии, где серьезно или, напротив, шутливо обсуждали не­знакомые ей материи, но Лаура вошла в этот круг как в родную стихию. Чтобы выучить язык, она наняла италь­янку и вскоре уже читала с ее помощью Дантов «Ад». Книги по искусству Возрождения и истории Флоренции она гло­тала одну за другой, и я порой сталкивался с ней в галерее Уффици или в какой-нибудь церкви, где она с путеводи­телем Бедекера в руках прилежно изучала произведения искусства.