Пятикнижие чудес советских евреев

Как полагается, в министерстве был Первый, т. е. секретный отдел со своим начальником. Так вот этот начальник решил проводить со мной профилактическую работу по поводу отъезжантов-евреев. Он стал останавливать меня в коридорах и говорить: «Давай зайдём ко мне на пару минут». Хотя был уже не 37 год, отказать начальнику Первого, то есть гэбэшного отдела, было невозможно, и я, несмотря на отсутствие допуска к секретной информации, спокойно шёл за этим начальником мимо десятка всегда чем-то занятых его сотрудников в его кабинет. Там он, по-свойски подмигнув мне, всегда говорил: «Ну, здесь нас никто не слышит», пока однажды я не заметил: «кроме вашей телефонной прослушки», и начинал со мной обсуждать «как с простым членом КПСС» очередную статью в газе-те «Правда» или «Известия» о якобы раскаявшихся евреях, которые умоляют о возвращении в СССР. Ему надо было обязательно услышать моё мнение. А я каждый раз ругался матом, говорил что это… (матерное слово) и рассказывал один из глупых и похабных анекдотов, которые я когда-то выучил, находясь две недели в молодёжно-пионерском лагере. Начальник от души смеялся, и мы начинали обсуждать мой анекдот.

К сожалению, эта процедура отнимала у меня не менее часа времени, и я пожаловался на это начальнику канцелярии. Тот сказал: «Ваше время надо беречь». Через день начальник Первого отдела сказал мне: «Ну, ты и ябеда», а ещё через день прорубили в стене коридора отдельную дверь в кабинет начальника, чтобы не надо было проходить через секретную комнату.

Однажды вдруг позвонил мне сам секретарь парткома Министерства и попросил завтра к нему зайти. Его статус равнялся статусу первого секретаря любого московского райкома партии, то есть был таким же, как у первого секретаря горкома четвертьмиллионного города. Когда я к нему пришёл, он обратился ко мне «как партиец к партийцу, вот так, по-простому» и предложил подписать письмо, осуждающее евреев-отъезжантов.

Нельзя было говорить «нет», и противно подписывать. Чтобы потянуть время, я сказал, что хотел бы почитать это письмо. Тут вошла его заместительница и заметила, что в письме всё хорошо написано, и надо мне его подписать. Тогда я сказал, что это дело очень серьёзное для меня, и я должен посоветоваться с моим отцом, который состоит в партии уже более 35 лет. Секретарь парткома заметил сквозь зубы – это можно и куда-то ушёл. Тогда ушёл и я. Через неделю мне позвонили из парткома во второй раз, и я ответил, что теперь я посоветуюсь с секретарём своей парторганизации. Папе я ничего не сказал, а пошёл к своему кадровику, он же партсекретарь, он же отставной полковник МВД и КГБ. Я его спросил, зачем им моя фамилия, пускай напишут Шапиро или Кацнельсон, потому что сейчас такое время, что ко мне завтра домой придёт иностранный журналист, и что я ему тогда скажу? Кадровик Иван Ефимович Ярошук мне ответил: «Ну, я тебе не могу приказать и мне никто ничего не поручал». Больше из парткома мне не звонили.

Похожий швейковский сценарий я разыграл в 1991 году, когда начал готовиться к отъезду из СССР. Как только я прочитал, что Борис Ельцин вышел из состава КПСС, я невзначай сказал новому секретарю своей первичной парторганизации, Косыреву, что у меня трудно с деньгами, и я не буду платит членские взносы. А надо сказать, что у меня, как у доктора наук, зарплата была почти втрое выше, чем у этого человека. Вскоре мне позвонили из парткома и велели срочно прибыть на заседание партбюро. Я сказал, что не могу, т. к. у меня болит живот. «Но ведь вы же на работе, почему же вы не можете прийти к нам?». Я ответил, что мне надо 35 минут ехать с Пушкинской улицы на площадь Ногина, да ещё по этажам ходить, а здесь уборная прямо рядом. Собеседник спросил меня, как доложить на партбюро причину моего отказа. Я ответил: «Скажите, что бывший член КПСС часто бегает в туалет. Почему бывший? – Потому что я понял, что не достоин высокого звания коммуниста-большевика. Вы уже написали заявление о выходе из рядов КПСС? – Ещё нет. Ну, так решайте и приходите завтра в 10 утра на заседание парткома. Я не могу больше говорить – мне надо в туалет, извините». Вскоре некоторые мои сотрудники стали относить-ся ко мне подчёркнуто уважительно, а гэбэшный стукач Косырев перестал со мной здороваться. Он был единственный, кто не пришёл на мой прощальный банкет за неделю до вылета в Америку.

Акт четвёртый. Увольнения