Пятнадцать

Тетя Зина и дядя Гена очень милые. Тетя Зина каждый день укладывает свои длинные волосы с помощью, наверное, сотни шпилек. Дядя Гена ниже её на голову, коричневый — загар не сходит, видимо, круглый год — и весь в морщинах. Он очень смешно произносит букву «ч» — как «тс». А вот сыновья у них явно не удались. Они вчера приходили, мои троюродные братья — Коля и Боря (еще есть Костя, но я его пока не видела), один сварщиком работает, второй машины гоняет из Тольятти. Коля выглядит так, словно его постоянно хранят в кладовке — похож на ворох старой одежды. Разговаривать с ним не о чем. Когда он услыхал, что я знаю английский, поверить не мог и попросил что-нибудь сказать. Детский сад какой-то! Я сказала: «I hate this room, I want to go home». Он: «И что это значит?». Я: «Мне очень нравится этот дом, я так рада, что к вам приехала». Молчит. Я испугалась, что он все понял, но напрасно. У него просто ненормальное благоговение перед всяким, кто способен сказать хоть пару фраз по-английски. Немудрено: Колина золотая мечта — уехать в Америку. Какая банальность! Со вчерашнего дня он смотрит на меня так, будто я — академик-лингвист. И просит переводить ему надписи с упаковок сигарет и банок с краской. Боря, старший… Меня от него просто тошнит. Мужчина рыночного типа. Когда мы приехали, было, понятное дело, застолье, ну, водка там, селедка, огурцы соленые — всё как обычно. Я поела салата «оливье» (куда же без него?) и ушла в комнату, читать. Приходит этот Боря, морда красная, начинает меня пытать: а как у тебя с мальчиками? «Не жалуюсь», — говорю. Сгребает в охапку, хлопает по мягкому месту и заявляет: «Куда ж ты с такой попой худосочной, а? Мужику и подержаться не за что». Кажется, хотел проверить, что я из себя представляю повыше, но я отодвинулась. Бабушка сказала, что его бросила жена, и он в депрессии. Но это же не повод хватать меня за причинные места! Смешное выражение — «причинные места». Причина чего? Так, меня зовут, сейчас дядя Гена повезет нас смотреть город».

Полина сунула дневник под подушку, взяла фотоаппарат и побежала во двор.

— Полина! Ты же не поедешь в этом? — бабушка скрестила руки на груди (знак абсолютной власти).

— А что?

— Срам какой! Подумают, что ты нищая, ходишь в рванье.

— Бабуля, это же панковские шорты. И дырок-то всего три.

— Нет слов, одни буквы. Ты знаешь, я это твое рванье видеть не могу. Сейчас же переоденься.

— Ну, бабуля!

— Никаких «бабуль». Надень уж лучше сарафан. И захвати подарок для Кости.

Полина, вздохнув, пошла переодеваться. С бабушкой спорить — дохлый номер. Но в сарафане ещё лучше показываться народу: ноги видны во всей красе. Мама любит рассказывать, что когда Полину, вернее то безымянное существо, розовое как гриб-волнушка, которое позднее превратилось в Полину, принесли на первое кормление, было сразу отмечено, что ноги у ребенка удались на славу — длинные и стройные.

Полина повертелась перед трюмо. Пожалуй, трюмо было единственной вещью в «зале», представлявшей для нее ценность. Раньше у Полины не было возможности подробно изучить себя в профиль. Свои боковые отражения она нашла весьма соблазнительными.

Полина взяла сумочку и побежала в бабушкину комнату. Там, на кресле с поролоновыми проплешинами, лежал тетрис — подарок для Кости. От встречи с Костей Полина, после общения с его братьями, уже ничего хорошего не ждала, но все-таки он — ровесник, так что, наверное, будет проще. Костя на два дня уезжал к другу на дачу и потому до сих пор не засвидетельствовал гостям свое почтение. Когда Полина спустилась по ступенькам крыльца, из кустов материализовался Шарик, и приткнулся к её коленке.

За сараем под наполовину разобранной «Окой» валялся Коля. Увидев Полину, он поднял голову и стукнулся головой о бампер. Полина прыснула в кулак.

— Ну, моя-то дивчинюшка — красавица! — сказала тетя Зина и оставила на Полиной щеке малиновую розочку помады.

— Давай, хорошая моя, на борт! — провозгласил дядя Гена, открывая дверь неразобранной машины.

Бабушка уже сидела на переднем сиденье и обмахивалась журналом «Здоровье» 86-го года выпуска.

— Ты знаешь что, у нас в У. Пушкин жил целых два дня? — гордо спросил дядя Гена.

— Нет.

— Как же! У нас ведь был Яицкий городок! С двадцать первого по двадцать третье сентября 1833 года! Есть и дом, где он останавливался. Он тут про Емельку Пугатсёва узнавал. У нас Пугатсёв женился, в Старой церкви. Туда тоже поедем, только вот заберем Костю.

— А где он?

— У вокзала болтается, двоетсник. А, так твою и растак! Клуша!

Переходившая дорогу курица с воплями скувырнулась в канаву.