Пятницкий

— Значит, вы не с нами! — уже не сдерживаясь, крикнул он.

Пятницкий тоже встал.

— Нет, я с Лениным, — сказал он и чуть нагнул свою круглую, сильно облысевшую голову, точно носорог, кидающийся в атаку.

Они стояли, разделенные большим столом, и шумно дышали. Со стороны могло показаться, что это два борца — невысокие, коренастые, поднявшись из партера, прицеливаются, чтобы половчее поймать противника на прием и грохнуть на ковер.

— Чего вы от меня хотите? — спросил наконец Пятницкий.

Зиновьев вновь заиграл карандашом. Бледный луч солнца, пробившийся сквозь изморозь оконного стекла, поочередно ронял блик на синие и красные его грани.

— Хотя бы… нейтралитета, — почему-то шепотом сказал Зиновьев.

— То есть чтобы я стоял и смотрел, как вы будете стараться расколоть партию? Вкупе с Троцким! — И, представив себе ненавистное высокомерное лицо постаревшего Мефистофеля, Пятницкий пришел в страшную ярость и, уже не сдерживаясь, пронзительно закричал: — Как же так! Вы же голосовали на конгрессе за резолюцию по русскому вопросу! У меня тоже хорошая память. Я тоже могу цитировать наизусть… V конгресс утвердил резолюцию XIII конференции и XIII съезда партии, «осуждающие платформу оппозиции как платформу с мелкобуржуазным уклоном и ее действия как действия, угрожающие единству партии, а следовательно, и диктатуре пролетариата в СССР!..» Вот! Вы голосовали за каждое слово, за каждую запятую резолюции. Голосовали за единство партии! А что же теперь? Ведь и двух лет еще не прошло после конгресса… Теперь вы сами намереваетесь сколотить новую оппозицию и вновь угрожать единству! И хотите, чтобы я сохранил нейтралитет. А сам будешь опираться на Бордигу и Суварна, на Рут Фишер и Урбанса! — Осип уже не замечал, что обращается к Зиновьеву на «ты», как в эмиграции, чего ни разу не позволил себе за годы работы в Коминтерне. — На кучку болтунов и политических авантюристов! И ты хочешь, чтобы я закрыл глаза и отвернулся. Не выйдет, Григорий, не выйдет!..

Лицо Зиновьева опять покрылось розовыми пятнами. Губы его кривились. С трудом он выговорил:

— Я… я не задерживаю вас, товарищ Пятницкий… У вас… у вас… политический кругозор как у канарейки.

И тут Пятницкий ухмыльнулся. Ярость прошла. Осталось только презрение к человеку, которого он старался уважать, но который сейчас сам, своими руками уничтожил право на это уважение.

Сдерживая свой резкий громкий голос, Пятницкий сказал:

— Вы какой-то… — Он на секунду задумался. Взгляд, наткнувшийся на карандаш, все еще зажатый в белых пухлых пальцах, подсказал нужное: — Вы весь какой-то красно-синий.

И подчеркнуто неторопливо вышел из кабинета председателя ИККИ.

Будь другое время, Зиновьев, не раздумывая, сбросил бы с доски этого «офицера», да нет, обыкновенную пешку, потому что, по его мнению, Пятницкий хотя уже и стал одним из секретарей ИККИ, но настолько погряз в своей «технике», в бухгалтерских расчетах, распределении пайков и прочем, что вовсе не влиял на ту высокую политику, в которой Зиновьев чувствовал себя как карась во взбаламученном пруду… Но теперь ему не хотелось тратить заряд своей ярости на такое ничтожество, как этот Пятницкий. Пусть себе пощелкает еще немного на счетах, а когда придет время, он его смахнет. А что такое время наступит, Зиновьев нимало не сомневался.

Что же касается Пятницкого, то он продолжал спокойно заниматься своим делом. Был убежден, что прав, тысячу раз прав, заявляя Зиновьеву об отказе занять нейтралистскую позицию по отношению к той нечистоплотной возне, которую затеяли председатель ИККИ и его сторонники. Совсем, кстати, немногочисленные! Недаром же Зиновьева шатнуло в сторону троцкистов, этих господчиков, перманентно заряженных противодействием относительно генеральной линии партии. Прелестных союзников подобрал себе Зиновьев! А что касается его намерения перенести дискуссию на международную арену, с прямым расчетцем повести за собой неустойчивые элементы в братских партиях, то и эта карта не туз, а всего лишь жалкая двойка. Ведь ему, Осипу, гораздо чаще, чем Зиновьеву, приходится беседовать с представителями зарубежных партий, и с их лидерами, и с обыкновенными функционерами…

Вот приехал в Москву для участия в VII пленуме Исполкома новый председатель ЦК КПГ Эрнст Тельман. Огромный, широкоплечий детина с могучим, «набатным» голосом и с жестами человека, не привыкшего к тесноте кабинетов. Они долго разговаривали и, как всегда, остались весьма довольны друг другом.

В руководителе Гамбургского восстания Пятницкий нашел человека, чрезвычайно близкого ему по характеру. Тельман говорил и поступал именно так, как говорил, и никогда не ограничивался одним лишь, пусть и звучным, красивым словом. Он сам был человеком действия и собрал вокруг себя таких же людей: Вильгельма Пика, Фрица Геккерта, Вальтера Ульбрихта, Вильгельма Флорина, Эрнста Шнеллера и других.