Пятый постулат

— Весь, но нам же надо припасов купить, и ночевать где-то тоже нужно! И вон Зорька хромает что-то! — попыталась Маша воззвать к его совести. Куда там!

— Зорьку сведи в кузницу, у нее подкова болтается на правой задней, — сквозь зубы ответил мужчина. — Поспать и на телеге можно, не зима ведь! И еда осталась.

— Весь. — Маша снова попыталась подсесть к нему поближе, сморщила нос от острого запаха полыни. — Ну Весь, ну правда, чего ты? Они тебя не ударили даже…

— Не ударили?! — Тот развернулся к ней, и девушка невольно отшатнулась — таким бешенством перекосило лицо мужчины. — Ты, на голову больная! Моему роду больше тысячи лет, среди моих предков были великие полководцы, даже император один затесался, крупнее наших владений нет во всей империи! Да и сам я не последнего разбора человек! Бывало, мои родичи всходили на плаху, но чтобы так?! Чтобы какая-то рвань подзаборная надо мной глумилась?! И это, по-твоему, ничего не значит?!

— Но ты же сам артистом представился… — пробормотала Маша, немного даже испугавшись такой вспышки.

— По доброй воле, — отрезал Весь. — И по необходимости. И не лезь ко мне. Зашибу еще под горячую руку…

И Маша поняла — правда, зашибет. Именно по этой своей отвратительной аристократической привычке срывать зло на том, кто слабее. Те шестеро (уж кто они такие были, правда, что ли, кто-то из преступных главарей со свитой?) вытерли ноги о Веся, вот отчего он так бесится. И если ему сейчас слово поперек сказать, то может в отместку и ударить. И даже не устыдится! Да и говорить с ним пока что бесполезно, он от злости вообще ничего не слышит. Как же, потомка императоров чуть кнутом не выпороли, будто распоследнего крестьянина…

— Сто-ой!.. — Весь натянул вожжи, Зорька послушно остановилась. Встал и привязанный к задку телеги Разбой.

Мужчина порылся в сундуке, нашел рубашку попригляднее, переоделся, снова спрятал волосы под косынку. Отвязал Разбоя, взял под уздцы.

— Жди тут, — велел он, — и смотри, чтобы с телеги ничего не сперли.

— А кузница? Зорьку-то перековать? — напомнила Маша. Ей вовсе не хотелось торчать посреди улицы у всех на виду. И еще неизвестно, куда наладился Весь и как долго он намерен пропадать.

— Кузницу по звуку найдешь, — сквозь зубы ответил мужчина и бросил ей мелкую монету. — Этого хватит. И живо назад. Не застану, как вернусь…

«Что, уедешь один? Без вещей? И без денег?» — могла бы спросить Маша, но промолчала. Она знала, что Весь деньги где-то прячет, но где именно, так и не поняла, подозревала, что где-то в телеге, но не обыскивать же! Ну его!

— Ладно, — кивнула она. — А ты долго?

— Смотря что там у них наливают, — хмыкнул Весь и направился к какому-то неприметному на первый взгляд дому. Свистнул слуге, отдал ему поводья Разбоя, а сам скрылся за дверью.

Маша успела увидеть красные бархатные занавеси, пламя свечей, а еще из открытой двери донесся визгливый и жеманный женский смех, долетел удушающий аромат благовоний, и девушка от злости даже пнула тележное колесо. Снова он пошел к гулящим женщинам! Да еще и напьется, все деньги просадит! Мерзавец какой-то, бросил ее совершенно одну на улице незнакомого города, без единого медяка…

Нет, медяк-то как раз был, и чем злиться, лучше было покончить с делом до темноты. Негоже оставлять лошадь с болтающейся подковой!

Прислушавшись, Маша и впрямь поняла, что кузница где-то неподалеку: этот звон и лязг ни с чем не перепутаешь. Пришлось покружить по узким улочкам, пару раз спросить дорогу, а там она и выбралась к цели своего путешествия.

Зорька, вообще-то мирная и послушная, нервно запрядала ушами, когда Маша остановила ее возле кузницы: лошади не понравился грохот и порой вырывающиеся наружу искры (кузнец работал, распахнув двери настежь, — видно, было жарко у пылающего горна). И этот фейерверк выглядел даже красиво, он напомнил девушке салют, который всегда устраивали на День торжества общевизма и на другие важные государственные праздники.

Стучать было бесполезно. Во-первых, как прикажете стучать в открытую дверь? А во-вторых, хозяин кузницы все равно бы ничего не услышал. Пришлось покричать, и наконец мужчина заметил гостью.

Он передал здоровенные клещи подмастерью, снял рукавицы, утер пот со лба и подошел к двери. Полуголый, в одном кожаном фартуке, он высился над Машей, как бронзовый памятник Вождю, который был установлен к его юбилею на Всемирной выставке достижений общевизма, так что она невольно попятилась. Правда, приглядевшись, она обнаружила, что эту гору блестящих от пота мускулов венчает кудрявая русая голова с добродушным чумазым лицом. На черной от копоти физиономии светились ясные голубые глаза, курчавилась короткая светлая бородка.

— Чего изволите? — спросил кузнец густым басом, как в бочку прогудел.

— Мне бы лошадь подковать, — сказала Маша и добавила, вспомнив о вежливости: — Здравствуйте…

— И тебе добрый вечер. — Мужчина, видимо, разглядел, что к нему пожаловала не благородная госпожа, а девушка одного с ним сословия. — Ну-кась, поглядим… Которая нога?

— Правая задняя, — припомнила Маша.