Пифагор и его школа

Если этот пассаж хотя бы в основных чертах восходит к Аристотелю, из него следует, что Аристотель принимал прямой смысл предписаний^{69}. Но пришел ли он к такому выводу потому, что знал о пифагорейцах, всерьез следовавших этим правилам, или его просто не удовлетворяли «принесенные извне» толкования? Ни сам Аристотель, ни его современники не упоминают ни об одном пифагорейце, который исполнял хотя бы десятую долю акусматических предписаний. Всякий раз, когда о них заходит речь, мы узнаем не о реальном человеке, который бы не разгребал огонь ножом, не ломал хлеб, не говорил в темноте, а об изречениях, в которых содержатся эти табу!

В источниках эти изречения чаще всего называются не акусмы, а символы (знаки), и неопифагорейцы, как правило, понимали их иносказательно. Например, «через весы не шагай» означало, что нельзя присваивать себе больше, чем следует, «огонь ножом не разгребай» — не следует раздражать гневливого человека и т. д. Но дело в том, что символическое толкование предписаний придумано вовсе не ими — оно появилось еще до Аристотеля! На рубеже V–IV вв. до н. э. историк Анаксимандр из Милета (младший) написал книгу с характерным названием «Толкование пифагорейских символов». Возможно, он был одним из тех, кто «принес извне разумные обоснования». Но если бы Анаксимандр знал о пифагорейской общине, исполнявшей прямой смысл предписаний, что могло побудить его прибегнуть к такому толкованию? Сам он пифагорейцем не был и вовсе не должен был рисовать их в более выгодном свете.

Едва ли иносказательное толкование акусм принадлежит «математикам» — ни у одного из пифагорейских философов мы не встретим никаких акусм. Аристоксен, страстно опровергавший мнение о том, что Пифагор не ел мяса и бобов, никогда не прибегал к символическому толкованию других предписаний.

Может быть, сами «акусматики» в конце V в. до н. э. отошли от прямого смысла предписаний — в таком случае когда же он соблюдался? К. фон Фриц полагал, что «акусматики» появились после крушения пифагорейских гетерий в середине V в. до н. э. Желая в противоположность «математикам» сохранить старое учение без всяких изменений, они, как это часто бывает, понимали его «гораздо дословней и уже, чем это первоначально подразумевалось»^{70}. Фон Фриц безусловно прав, не желая прямо отождествить «акусматиков» с пифагорейцами VI — первой половины V в. до н. э. Но если до середины V в. до н. э. акусмы еще не соблюдались, а в конце V в. до н. э. от их прямого смысла уже отошли, то возникает вопрос: придерживались ли их пифагорейцы в короткий период между двумя этими датами?

Сейчас уже почти никто не решится назвать Пифагора автором этих предписаний. В отличие от акусм первых двух типов, в которых можно заметить близость к философским и научным идеям пифагорейцев, подавляющее большинство предписаний (за исключением лишь некоторых пищевых запретов) никак не связано с главной религиозной доктриной Пифагора — метемпсихозом. У Гомера и Гесиода, в греческой комедии и народных суевериях, в практике различных культов мы находим им множество параллелей, показывающих, что они возникли отнюдь не в пифагореизме. Мы не знаем, кем и с какой целью они были собраны, но можем почти с уверенностью утверждать, что жизнь ранних пифагорейцев не была устроена на основе этих правил.

Совпадения некоторых из этих предписаний с теми, которые встречаются в мистериях и культах, очень показательны. Готовившиеся к посвящению в культ Трофония не должны были носить шерстяную одежду, купаться в теплых ваннах и есть некоторые виды рыб (как раз те, которые встречаются в акусмах). Участники культа Зевса Кинфия на Делосе не должны были есть мяса, носить ключей, железных колец, поясов или оружия. Сходные запреты были и в других культах^{71}, но нигде их число не превышало пяти — семи, тогда как акусмы доносят более сотни! Главное, однако, не в этом. Культовые предписания исполнялись в течение нескольких дней (недель) раз в год или в несколько лет. Акусмы же относятся в большинстве своем не к культу — они регламентируют собою всю повседневную жизнь! «Принятие акусм всерьез означает почти пугающее сужение свободы действий в обычной жизни. Встает ли пифагореец или ложится спать, надевает ли обувь или обрезает ногти, разребает огонь, ставит горшок или ест, на каждый случай у него есть заповедь. Он всегда находится в искушении и все время в страхе сделать что-нибудь не так»^{72}.