Но если все, о ком сохранились сведения, были «математиками», кто же тогда «акусматики»? Ведь большинство пифагорейцев — выходцы из аристократии, активно участвовавшие в управлении государством. Были ли они готовы к такой степени ритуализации жизни, которая бы резко выделяла их среди окружающих? Если да, то почему об этом молчат современные им источники? Когда в середине V в. до н. э. в Италии произошло широкое антипифагорейское движение, то, по словам Полибия, «погибли лучшие мужи в каждом городе» (14 А 16) — можно ли полагать, что основой жизненного поведения этих людей, стоявших у власти более полувека, были правила типа «на хлебную меру не садись», «через весы не переступай», «по торным дорогам не ходи»? В этом ли заключался созданный Пифагором особый образ жизни, о котором с явным одобрением говорит Платон? Отождествив основную массу членов пифагорейских гетерий с «акусматиками», мы оставим все эти вопросы без ответа. Если же предположить, что в обществе существовала строгая дифференциация, то картина получится еще более странной: одних Пифагор учил астрономии и математике, других — как управлять государством, а третьих — что сандалии нужно надевать сначала на правую ногу, а мыть сперва левую.
Взглянем на этот вопрос с другой стороны. Во второй трети IV в. до н. э. на греческой сцене появились комедии, в которых высмеивались пифагористы. Если это и есть те самые «акусматики», которых мы никак не можем обнаружить, естественно думать, что комедиографы избрали предметом осмеяния наиболее странные и одиозные черты этих людей. Но и в их гротескных портретах мы не найдем суеверного ри-туалиста, всерьез исполняющего десятки предписаний Учителя. Пифагористы грязны, босы, одеты в ветхие плащи, но ведь точно так же изображены ученики Сократа в аристофановских «Облаках»{66}
.Итак, мы вправе заподозрить, что едва ли существовала группа людей, следовавших прямому смыслу большинства акусматических предписаний. По крайней мере в литературе V–IV вв. до н. э. описания подобной группы нет. Но сами акусмы — это не поздняя выдумка, они действительно бытовали в то время. Рассмотрим их более подробно{67}
.Акусмы принято делить на три вида. Первый из них отвечает на вопрос: что это? Например: Что такое острова блаженных? — Солнце и Луна. Что такое Дельфийское святилище? — Тетрактида, то есть гармония Сирен. Что такое планеты? — Псы Персефоны. Что такое море? — Слезы Кроноса.
Второй вид отвечает на вопрос: что самое (лучшее, мудрое)? Например: Что самое справедливое? — Совершать жертвоприношения. Что самое прекрасное? — Гармония. Что самое мудрое? — Число. Что самое сильное? — Разум. Что говорится справедливее всего? — Что люди дурны. Что самое красивое среди тел и фигур? — Шар и круг.
И, наконец, третий вид, о котором уже упоминалось, говорит о том, что следует и чего не следует делать: не купаться в общественных банях; не говорить в темноте; с женщиной, носящей золотые украшения, для деторождения не сходиться; помогать не тому, кто ношу сваливает, а тому, кто ее взваливает; не осушать сиденье факелом; встав с постели, свернуть ее и разгладить то место, на котором лежал, и т. п.
Тройное членение акусм (Iambi. V. Р. 82) восходит, судя по всему, к сочинению Аристотеля «О пифагорейцах»{68}
. Принадлежит ли оно ему самому, мы не знаем, однако важно, что в традиции все три вида фигурируют вместе. При этом по крайней мере некоторые из акусм первого вида предполагают непрямое понимание, которое вовсе не было чуждо грекам того времени: аллегорическое толкование Гомера зародилось уже в VI в. до н. э. Что касается предписаний, то о них у Ямвлиха сказано следующее: «В некоторых случаях к акусмам добавлено указание, почему следует это выполнять. но в других никакого объяснения нет. Далее, одни из этих объяснений непосредственные, а другие более отдаленные, например, что не следует ломать хлеб, ибо это скажется на суде в Аиде. Добавленные же к акусмам правдоподобные объяснения являются не пифагорейскими, а придуманы теми, кто принес извне разумные обоснования. Например, по поводу того, почему не нужно ломать хлеб, говорят, что не следует разрушать то, что объединяет, — ведь в старину по обычаю варваров все друзья собирались к одному хлебу» (Iambi. V. Р. 86).