Пифагор и его школа

Итак, вместо единой пифагорейской доктрины мы видим разноголосицу мнений, а на месте философии числа — природные качества и телесные элементы. Картина пифагорейской философии теряет свою стройность, приобретая, однако, то, чего ей очень недоставало: опору в надежных источниках и связь с натурфилософией своего времени. Если у Пифагора и был интерес к метафизическим проблемам, он почти не передался его последователям. Философские взгляды ранних пифагорейцев (за исключением Гиппаса, о котором очень мало известно в этом плане) практически неотделимы от тех конкретных естественнонаучных проблем, которыми они занимались.

Послесловие

Прочитав эту книгу, каждый читатель вправе остаться неудовлетворенным ею — как в целом, так и отдельными разделами. Разумеется, предугадать все возможные вопросы и возражения трудно, но на те из них, которые более всего вероятны, я постараюсь здесь ответить.

Одно из таких потенциальных возражений состоит в следующем. Автор всячески стремился показать, что пифагорейское сообщество не было таким религиозным объединением, которое бы исключало или серьезно препятствовало научным и философским изысканиям некоторых его членов. Но на эту проблему можно взглянуть и с другой стороны. Не было ли в пифагорейской религии таких идей, которые бы прямо способствовали научным занятиям или хотя бы давали им дополнительную религиозную мотивацию?

В принципе такое сочетание вполне правдоподобно^{231},что же касается конкретного решения, то еще с конца XIX в. попытки обнаружить единство научной и религиозной мысли в раннем пифагореизме связывались с идеей очищения души (катарсисом). Благодаря трудам Дж. Бернета и Фр. Корнфорда^{232} мысль о том, что пифагорейцы относились к научным занятиям, особенно математическим, как к важному средству очищения души помимо очищения чисто религиозного, получила широкое признание.

Речь, конечно, идет не о том, чтобы кто-то из пифагорейцев, ставивших своей главной целью очищение души, решался прибегнуть к катарсису в форме тяжелого, а порой и мучительного пути научного познания. Орфики, действительно ценившие ритуальную и моральную чистоту больше всего остального, спокойно обходились без всякой науки. Наука может существовать только там, где она имеет самостоятельную ценность, причем ценность главную или одну из главных. Если согласиться с тем, что в пифагорейской среде действительно были ученые, то по отношению к ним можно говорить лишь о дополнительных мотивациях, помимо основного стимула — стремления к познанию. Нельзя вместе с тем отрицать, что такого рода мотивации могут быть весьма действенными.

Проблема, однако, заключается в том, что нет ни одного раннего источника, который бы говорил — о наличии у пифагорейцев подобного отношения к науке. Впервые, об этом упоминает Ямвлих (De comm. math, sc. P. 55, 69, 84), что вызывает скорее сомнение, чем уверенность. Аристоксен же пишет совсем о другом: «Пифагорейцы использовали медицину для очищения тела и музыку для очищения души» (фр. 26), и это очень похоже на реальную практику.

Веские аргументы говорят в пользу того, что взгляд на науку как на средство очищения души впервые появился у Платона и был тесно связан с его представлениями об идеальных, внечувственных объектах познания, которые должны были изучать математика, гармоника и астрономия^{233}. Пифагорейцы смотрели на акустику и астрономию совсем по-другому, кроме того, они активно развивали и науки о живой природе. Трудно представить, чтобы Алкмеон и Гиппон, занимаясь анатомированием, Менестор, собирая и классифицируя растения, Гиппас, производя физические опыты, смотрели на все это как на особый вид очищения души.

Традиция, сохраненная Аристотелем и Гераклидом, приписывает Пифагору совсем иное отношение к научному познанию: оно является самоцелью, а не средством для достижения блаженства души. Даже сомневаясь в принадлежности этой идей Пифагору, нельзя не признать, что ее бытование среди пифагорейцев V— IV вв. до н. э. противоречит наличию у них убеждения в катартических свойствах науки. Тем меньше оснований проецировать его на VI в. до Нг Э.

Второе возможное возражение состоит в том, что в книге никак не отражена роль мифа в становлении пифагорейской философии и науки. Согласно известной формуле, греческая мысль развивалась «от мифа к логосу». Где же та мифология, из которой вырастали или от которой отталкивались пифагорейския философия и наука?