Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов

По профессии он был литератор некоммерческого толка, специалист в области пессимизма. Он сделал перевод Екклесиаста, и в год продавалось по восемь экземпляров его перевода; он с острым интересом изучал пессимизм Шекспира и Свифта. Он увлекался мерзкой концепцией, которую именовал теорией циклов, согласно которой история человечества и Вселенной постоянно повторяется без малейших отступлений испокон веков, так что он уже когда-то жил и умер, и имел нарост, и будет жить, и умрет все с тем же наростом, и так будет без конца. Ему нравилось думать, что из происходящего с ним ничто не бывало новым, и он часто уверял меня, что помнит, как то же событие уже имело место в предыдущем цикле. Он выискивал намеки на свою излюбленную теорию у трех своих излюбленных пессимистов. Пытался он и расшифровывать древние надписи, читая по ним, как читают по звездам, усматривая медведей и овнов, мечи и козерогов там, где, на мой взгляд, ни один человек в здравом уме не мог увидеть ничего, кроме звездного хаоса. Следующим magnum opus[6]после Екклесиаста была работа над сонетами Шекспира, в которой он соглашался с уже существующим предположением, что мистер У. Г. – «единственный виновник сонетов» – есть граф Пембрук, Уильям Герберт, и выдвигал собственную идею отождествления мистрис Мэри Фитон со Смуглой леди. Меня не очень волновало, прав он или заблуждается, по мне, пусть будет хоть Мария Томпкинс. Но Тайлер утверждал, что Смуглая леди именно Мэри Фитон, и прослеживал жизнь Мэри, начиная с первого замужества лет в пятнадцать и кончая могилой в Чешире, куда он и совершил паломничество и возвратился оттуда, торжествуя, с изображением скульптурного надгробия на ее могиле и известием, что еле различимые следы краски на скульптуре окончательно убедили его в том, что она и есть Смуглая леди.