Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов

И вот здесь-то Шекспир в кои веки обнаруживает свою религиозность: Гамлет, испытывающий муки стыда, объявляет, что поведение его матери «делает пустым набором слов обряды церкви». Не будь этих строк, мы бы и впрямь могли вообразить, что представление Шекспира о религии исчерпывалось радостным чувством, возникающим в воскресное утро на природе, что так прекрасно описывает Орландо в «Как вам это понравится». Я говорю «и впрямь», ибо все-таки Изабелла в «Мере за меру» обладает религиозным обаянием, несмотря на условно-театральную предпосылку, что женская религиозность означает фанатически суровое целомудрие. Однако большей частью Шекспир проводит различие между своими героями и злодеями скорее на основании того, как они поступают, а не того, что собой представляют. Дон Хуан в «Много шума» – настоящий злонамеренный злодей, но такой унылый тупица, что на роль главного действующего лица непригоден; когда же мы доходим до таких крупных злодеев, как Макбет, выясняется, что они, как подтверждает и мистер Харрис, тождественны героям: Макбет – тот же Гамлет, только совершающий неуместные убийства и любящий вступать в рукопашные схватки. А Гамлет, который и не помышляет извиняться за три совершенных им убийства, вечно извиняется за то, что еще не совершил четвертого, и, в конце концов, к великому своему удивлению, обнаруживает, что ему не хочется его совершать.

Не желчь в моей печенке голубиной, – говорит он.
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга.

Право, я склонен заподозрить, что, когда Шейлок задает вопрос:

А можно ль ненавидеть тех, кого
Убить не хочешь? –

он выражает естественные и уместные чувства, свойственные роду человеческому, как его понимает Шекспир, а вовсе не мстительные чувства театрального еврея.

Веселость гения

Ввиду перечисленного неосторожно было бы выдавать пессимизм Шекспира за доказательство отчаяния, в которое он впал после того, как Смуглая леди разбила ему сердце. Неукротимая веселость гения дает возможность его сердцу выносить всю тягость людских несчастий не дрогнув. У него всегда наготове смех, чтобы отомстить за слезы удрученности. В строках, которые мистер Харрис приводит лишь для того, чтобы объявить, что он их не понимает, и осудить как нехарактерные, Ричард III, пожалев себя:

Никто меня не любит.
Никто, когда умру, не пожалеет, –

тут же добавляет с усмешкой:

Как им жалеть, когда в самом себе
К себе я жалости не нахожу?