Пигмалион. Кандида. Смуглая леди сонетов

Позвольте мне снова напомнить мистеру Харрису про Оскара Уайльда. Все мы страшились читать «De Profundis»[9], нас тянуло заткнуть уши или бежать прочь, чтобы не слышать вопля разбитого, хотя отнюдь не кающегося сердца. Но мы напрасно растрачивали нашу жалость. «De Profundis» оказалось действительно бездной: Уайльд – слишком умелый драматург, чтобы упустить такой могучий эффект. Но бездна эта была выдающейся, de profundis in excelsis[10]. Между строк этой поэмы скрывалось больше смеха, чем в тысяче фарсов иных бесталанных авторов. Уайльд, подобно Ричарду и Шекспиру, не находил в самом себе жалости к себе. Ничто так безошибочно не отмечает прирожденного драматурга, как дар увидеть комическое в собственных невзгодах. Воздействие этого комизма почти сравнимо с воздействием пафоса, с которым человек заурядный возвещает о своих невзгодах. Убейте меня, если я усматриваю разбитое сердце в последних творениях Шекспира. «Чу! Жаворонка песнь звончей несется с высоты» – так не пишет человек сломленный; и еще: замечание Клотена, что, если на Имогену это не подействует, «значит, уши у нее с изъяном и, сколько ни пиликай конским волосом по бараньей кишке, – не поможет», не похоже на шутку человека опечаленного. Да разве не очевидно, что до последней минуты в Шекспире сохранялись неистребимое, божественное легкомыслие, неиссякаемая радость, насмехавшиеся над печалью? Подумайте, каково было бедной Смуглой леди противостоять этой невыносимой способности из всего извлекать мрачное веселье. Послушать мистера Харриса, так на долю Шекспира приходились все страдания, а на долю Смуглой леди – все жестокие поступки. Но почему бы ему хоть на миг не поставить себя на место Смуглой леди, как он успешно ставил себя на место Шекспира? Вообразите себе, с какими чувствами читает она сто тридцатый сонет!

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.