Пик Доротеи

Поднявшись в спальню, Клаус обнаружил, что на его половине постели кто-то лежит. Он посветил фонариком: Нора спала рядом с сестрой, и руки их переплелись по-детски. Лица светились умиротворением. Мужчина осторожно вернулся в салон, но стелить на диване он поленился и с легким чувством отмщения растянулся в чужой постели, чуточку взволнованный запахами женской одежды и именно Норы, отметив, что в чем-то они иные, чем связанные с существованием Доротеи. Он словно за нею подсматривал, шпионил с помощью обоняния.

Проснувшись теперь, ему захотелось событий.

Он немедленно вышел из дома к велосипеду. Часть крутого спуска — впрочем, подъема — он вел его, но по пологому месту поехал и затем, напрягаясь, одолел липовую аллею, спускавшуюся к таинственному особняку, обитателей которого — они там бывали, слышались голоса, — он не знал. Штеттер или Оберхольцер могли бы его просветить на их счет, но Клаус забывал спросить.

Он поднимался все выше по дорожке для пешеходов. Мимо фермы Бруно с коровами и бубенцами, — они на него посмотрели, а старик, высокий и крепкий, косил там траву завывавшей косой и его не заметил. Оглядываться было все интереснее: озеро расширялось во все стороны, снежные горы придвигались и новые выступали из-за горизонта, и ветер трогал высокие головки цветущих трав, и ветви черешни со спелыми ягодами оказались близко. Ими позавтракал Клаус: цвет бордовый на пальцах, сладкий и свежий вкус во рту. Под деревом устроена была скамейка, он сел. Ему хотелось плакать от счастья, — так в одиночестве, а вот в обществе хочется от счастья смеяться.

Словно кончился сумрачный лес жизни, чепухи бесконечной толпы, и свобода его овеивала чистым пьянящим воздухом. Мысль о сочувствии к раненым — там, в долине, в городах и везде, — мысль его догоняла и хотела встревожить упреком в бессердечии. Он не оправдывался. Он лишь подумал, что если он умирающий, то и спросят с него по-другому. Время усилий и повторений прошло. Он в полосе отчуждения. Он выстрадал, плача. Тех слез — о, горьких, разъедавших глаза — уже нет.

Солнце стояло над горою Риги, над озером. Чистые пухлые облачка висели в синеве. Он продолжал подниматься к часовне, — ухоженной, чистенькой, пахнущей травами и увядшими фруктами. Ее колокол звонил, и еще гудел, когда Клаус подошел к двери. Из нее выходил в это время мужчина, они поздоровались приветливо, как бывает с людьми, встретившимися у дела священного и не обещающего немедленного дохода и всем очевидной пользы.

— Грюци, — сказал Клаус. — Вы священник?

Выяснилось, что нет, что он фермер Киль — а ферма вон та, неподалеку, и звонить он приходит по поручению общества односельчан. Они расстались полные дружелюбия, и Клаус еще постоял, пропитываясь свежестью воздуха, а зрение — синей дымкой питая, висевшей над долиной и лесом, и плывшей к подножию гор горизонта.

Затем начал он спуск, нигде не утруждая педалями ног. Промчавшись через лес, он вылетел на открытое место. Внизу в долине открылся город, показавшийся игрушечным с такой высоты. Наполовину взят он в оправу крепостной стены; два церковных шпиля церкви обозначали ту часть, где учились и наставляли, молились и славили.

Клаус отпустил тормоза, велосипед набрал мгновенно скорость и мчался вниз. Ощущение хрупкости машины росло, и он жалел уже, что не имеет каски на голове. Автомобиль нагнал его и медленно перегонял. Он имел время разглядеть лица пассажиров, если б рискнул оторвать взгляд от дороги: нежное женское личико и массивную челюсть мужчины в кожанке. Он и помахал из-за стекла велосипедисту в знак одобрения и ободрения; был ли он просто знакомый, Клаус не успел опознать: автомобиль его обогнал.

Спустя четверть часа Клаус переезжал железную дорогу по мосту, по дорожке, покрытой бордового цвета асфальтом, куда автомобилям заезжать не разрешалось. И странное дело — они подчинялись. «Невидимая сила закона, — говорил он себе с изумлением. — На родине моих предков не так: славянской душе дорог разгул и разбой, крепкий кулак милее улыбки мадонны».

С тротуара окликнули. Лео Штеттер там шел, и в каком виде: ботинки туриста, холщовая сумка. Кто бы подумал, что так выглядит капитан — и не одного швертбота. И не удивился бы, впрочем, узнав, что тот протестант.

— Кто-то из ваших очки позабыл у меня, — сказал Лео.

Очки? Разумеется, Доротея: она то одно позабудет, а то и вовсе другое.

— Увы, я не взял: не знал, что вас встречу. Вы не спешите? Тогда спешивайтесь, я вас увлекаю на встречу с людьми вашей земли.

Мост перейдя, Клаус примкнул велосипед к решетке набережной. Дальше пошли они рядом. Перед Львом — плачущим каменно-неизменно о швейцарских наемниках — они посидели. Они едва протиснулись сквозь толпу туристов японцев и многих других, наводивших фотографические аппараты, кричавших друг другу cheese и обнимавшихся с таким расчетом, чтобы скорбный лев помещал свою голову в кадр.