Пик Доротеи

К ним подошли мужчина и женщина, — высокого роста в кожаном пальто, несмотря на погоду, — и роста среднего, стройная, в юбке до пят. Мужчина скуласт был, глаза с миндалевидным разрезом смотрели остро, подбородок массивен. Лицо женщины являло округлую русскость, да еще и тяжелая русая коса за плечами.

— Мы опоздали? — улыбнулась застенчиво женщина, протягивая им руку, и они столкнулись своими руками, приняв жест ее на свой счет.

— Не думаю, — сказал Лео. — Вы по-европейски точны.

То была, как постепенно вычислил Клаус, восходившая всё выше — выше, выше! — знаменитость, пианистка Семенова.

Мужчина тоже представился, но как-то невнятно, Клаус уловил только …баев.

— Désolé, je n’ai pas saisi votre nom, — сказал Клаус, и Семенова перевела:

— Андрюша, он не расслышал твою фамилию.

— Она ему ничего не скажет, — отвечал колосс.

Лео вполголоса рассказал, что Надеж Семенова и господин — сестра и брат, но у них разные матери. Брат смотрел вопросительно на сестру, а та легонько пожимала плечами: по-немецки она не понимала. В одежде великана вдруг грянул гимн советской империи, Клаус сразу узнал эту напыщенную музыкальную фразу, — то был позывной телефона. …баев встал и ушел разговаривать, а их окружила толпа юных японок, смеющихся, щебечущих что-то, возможно, танка и хокку.

— Андрюша большой олигарх, — сказала Семенова. — Он покупает гору Пилатус.

Штеттер втянул голову в плечи и оглянулся на Клауса, и тот не мог понять, от страха ли уменьшился Лео или, напротив, пытаясь не засмеяться.

— А ваши планы, Надеж… столь же… высоки?

Семенова зарделась, и ее миловидность сделалась неотразимой.

— Я играю с Меклером, — сказала она просто. — А потом для короля Балдуина. Еще один шейх пригласил дать ночной концерт у него на танкере… нет, на яхте, но Андрюша сказал, что застрелит его, и тот отчалил.

— Кажется, организуется конкурс пианисток, — вставил кстати Лео. — Вы согласились бы?

— Не стара ль стала я для соревнований, — пошутила Надеж и похорошела еще больше. — Чем старше, тем опаснее — не победить!

Штеттер таял. Он готов был на всё. Он даже выслушал сбивчивые жалобы …баева: ему гору Палтус продавать не спешат, а он хотел всего-навсего срезать неровную верхушку, построить аэродром, горный гостиничный комплекс.

— Говорят: наша гора в списке чудес мира, она охраняется государством. Ладно, хорошо, — разве мало ему чего охранять? Я буду хорошо охранять! Я наличными плачу, — волновался олигарх и портил русские падежи, — я наличных кладу гора, говорю: смотри, какая моя гора, красивая! Бери мою гору — давай твою.

— Передайте брату мой совет, — вздыхал Лео, — пусть купит команду регби в Австралии и привезет к нам. Новинка вызовет любопытство. На Пилатусе гостиница, увы, уже есть, вы играли там с Алёшей Апрельским, не правда ли, принцу Ш…?

— Знаете, как она играет? — вмешался Андрюша. — Она так играет, что весь аул плакал. Потому что она сирота. У нее нет никого, кроме брата от другой матери. Поэтому она так играет, что все плачут.

Пианистка перевела, и великан в кожанке встал. В последней надежде на сотрудничество он оставил Штеттеру визитную карточку и откланялся, вернее, что-то буркнул и пошел прочь. Пианистка помахала рукой на прощанье. На кусочке плотной бумаги кириллицей было написано: Андрей Карнаумбаев. Предприниматель.

— Как богата ваша страна талантливыми людьми! — восхитился Лео, готовый благодарить Клауса и за это. Он собирался продолжить, но тут пред ними предстал высокого роста старик и представился Клаусу Розенкранцем. Голубые глаза его сияли честностью и прочной верой в конечную справедливость.

— Ах, Клаус, я должен был раньше подумать о вас и пригласить! — сказал, сожалея, Лео. — Мы отправляемся в паломничество на место отшельничества брудера Клауса! Вы знаете, правда? Патрон небесный Гельветического Союза. Два дня пешего пути.

18

Доротея просыпалась, лениво протягивая руку на соседнюю подушку, трогая волосы на голове и настораживаясь, — из-за жесткости их вместо шелковистой податливости шевелюры Клауса. Резко поднявшись, она увидела голову сестры и сказала:

— Фу.

И тут же соскочила с постели, – в ночной рубашке с красной каемкой. Нора следила за ней, притворяясь спящей, и только после ухода сестры спрыгнула на пол. Она сгибалась и разгибалась, размахивала руками, напрягала мышцы живота… покрытая ровным красивым загаром, словно булка, вышедшая из печки опытного пекаря. Трусики с оборками мешали сказать с уверенностью, практикует ли Нора нудизм.

— Ты будешь завтракать? — донесся спокойный голос. На него поспешила Нора, надев шорты и тишортку.

— Какая ты загорелая, — равнодушно сказала Доротея. — Я тоже хотела бы, но мне лень. Мне скучно лежать на солнце.

— Теперь есть мази… мазь для загара.

— От нее, кажется, рак.

— Преувеличивают. И не сразу.

Сестры родились от разных отцов, и поэтому темпераменты их не сходились. А мать была одна, и это наложило неуловимое сходство.

— Поедем в Рио, Доротея, — попросила Нора. — Ты побудешь недельку, другую. Или сразу уедешь, если не… Ты ведь летишь в Нью-Йорк?