Пик правды

— Алекситимия, — Мария Александровна шумно выдохнула и решительным жестом отставила бокал от себя подальше, — это, наверное, даже не болезнь, это такое состояние человека, когда у него начисто отсутствуют все эмоции. Хотя нет, вру! Не обязательно начисто. Есть специальная шкала, не помню точно название[6], по ней врачи это все дело как-то измеряют. Задают кучу вопросов, а потом делают какие-то выводы, уж не знаю, насколько правильные, но сами они в них делают вид, что верят. По этой шкале у Лильки примерно средние значения. Средние между нормальным человеком и тем, кто не чувствует вообще ничего. Это не означает, что ее ощущения вдвое слабее моих или ваших. Все зигзагами. Непредсказуемыми зигзагами. То она вообще словно каменная, то вдруг может как-то отреагировать. Смеха, настоящего смеха, я от нее за всю жизнь ни разу не слышала. Но несколько раз было такое, что она улыбнулась. Когда я ее улыбку впервые увидела, ей уже лет шесть было. Меня тогда этой волной счастья о стену чуть не расплющило. Думала, все, пошел прогресс, что-то стало меняться. Ага, как же. Второй раз она улыбнулась уже в третьем классе. Как сейчас помню, смотрели мы телевизор. Фильм был какой-то, самый обыкновенный. Какие-то террористы, перестрелки, драки на крыше. Стас такое любит, ну и мы в тот вечер ему компанию составили. И вот был момент, когда одного из героев, не самого главного, конечно, а его напарника, эти террористы сбрасывают с крыши. И вот он падает вниз, руками машет, ногами. А на лице отчаяние человека, понимающего, что смерть уже неизбежна, что она уже почти наступила. И в этот самый момент Лиля протягивает руку в сторону экрана и улыбается. Я спрашиваю ее, Лилюша, чему же ты радуешься, ведь дядя сейчас разобьется? Она голову ко мне поворачивает и отвечает, ведь пока не разбился, красиво было. Красиво! Вы слышите? Красиво! Сколько мы с ней бились, цветочки всякие показывали, в зоопарк возили к зверюшкам, все пытались объяснить, что такое красиво. Ни в какую понять не могла. А здесь человек вниз падает, это оказывается красиво!

Кожемякина занесла было руку над бокалом с коньяком, но затем, щелкнув пальцами в воздухе, положила ее обратно на стол.

— Так мы в тот вечер фильм и не досмотрели. Стас распсиховался, и я увела Лильку в спальню.

— А почему вы ничего не сказали нам в первый день? — Илья недовольно нахмурился. — Перед тем как я поговорил с Лилей?

— Почему не сказала? — Мария Александровна раздраженно пожала плечами. — Вы не особо хотели слушать. Я ведь пыталась вам объяснить, что девочка может вести себя немного странно. Вы что мне ответили?

— Что?

— Что с лицами, достигшими шестнадцатилетнего возраста, вы имеете право общаться без присутствия родителей.

— Да? Я так сказал? — заерзал на стуле Лунин.

— Ну не вы, — небрежно махнула рукой Кожемякина, — этот ваш приятель. Изотов. Он, уж не знаю зачем, вышел в коридор, я и попыталась с ним поговорить. Знаете, после того, как с нами обращались на вертолетной площадке, особого желания спорить у меня не возникло. В конце концов, Лиля никакого отношения к убийству Зарецкого не имеет, так что мне было абсолютно все равно, как сложится ваш с ней диалог.

— Не имеет, — вздохнул Илья. — А кто имеет? У вас есть какое-нибудь представление?

— Да кто угодно, — усмехнувшись, Мария Александровна вновь потянулась к орешкам. — Вы ведь уже поняли, Зарецкий был еще тот засранец. И дерьмом своим с кем только не успел поделиться. Всех измазал. А измазанным быть никому не нравится.

— И ваш муж? — уточнил Лунин, придвигая креманку поближе к собеседнице.

— Стас? — так, словно ей надо было выбрать кого-то одного из имеющегося десятка супругов, переспросила Кожемякина. — Ну вы что, бросьте ерунду эту!

— Почему ерунду?

— Потому. — Мария Александровна доверительно улыбнулась, глядя Лунину прямо в глаза. — Ради чего? Ему Зарецкий как раз помог Мишу обмануть. Хотя, тоже не пойму, зачем Стасу эти деньги понадобились. Ради принципа? Доказать, что он хитрее?

— Я так понимаю, десять процентов не такая уж маленькая сумма, — осторожно предположил Илья.

— Десять процентов — это всегда лишь десять процентов, — решительно возразила ему Кожемякина. — Они вашего благосостояния не изменят. Я понимаю, если бы у Стаса был с десяток партнеров и он каждого бы на десять процентов обманывал. Вот тогда бы все сто и набежали. Имело бы смысл. А так? Есть у него доход, я точно не скажу, сколько, за месяц миллионов десять, может, одиннадцать чистыми. Ну вот еще миллион сверху. Что ему с этого миллиона, счастье на голову упало?

— Ну да, не так много, чтобы стать счастливым, — пробормотал Илья, пытаясь представить, как бы он смог распорядиться столь весомой прибавкой к должностному окладу.