Пилигрим

– Нельзя быть таким любопытным, сдерживайся, мальчик, – говорил Грише отец. Русский человек, пригласивший Кафкана за стол, вызывал у него интерес. Середина джунглей, заброшенный остров в Сиаме, русская речь, важный человек с охраной, интересно, нет? Безумно интересно. Любопытство может погубить, это Кафкан знал и сам. Четыре месяца Гриша Кафкан не говорил по-русски ни с кем. Тут фраза, там междометие, восемнадцать слов с внуком («здравствуйте», «рука», «нога», «ухо», «нос», «сердце», «душа», «душа моя»), этот же набор слов с внучкой, обширная книга с интервью Набокова за много лет, роман иерусалимского писателя, жесткого, критически настроенного, желчного человека, вот и все. Еще был интернет… «Любопытство тебя погубит», – говорил Грише его отец еще в Ленинграде.

Короче, Гриша присел к столу этого человека, и тот, приподнявшись, представился: «Олег Анатольевич, пенсионер». Он выглядел, как человек из конторы, причем не отставник, резервист, а действующий, полный сил сотрудник.

Когда-то еще в Ленинграде, то есть много-много лет назад, товарищ Гриши рассказал ему, что провел день за выпивкой и разговорами с парнями из «конторы». «В свитерах грубой вязки, крепкие, умные, один с бородой, знающие, с университетским образованием, все понимают, большое впечатление, ничего не скажешь, лица открытые, соль и надежда земли русской», – подытожил он рассказ безо всякой иронии об этих людях из конторы. Этот товарищ Кафкана был наблюдательный талантливый человек, на мякине его было не провести. Конечно, в нем была известная доля романтизма, наивности, скрытого восторга, но и большое любопытство, ему можно было верить абсолютно. Он тогда добавил еще полфразы, которые Гриша запомнил, хотя, признаем, знал об этом всем и сам. «Только какая-то подлянка в них все время чувствовалась, как бы они это не скрывали», – так он все подытожил.

– Григорий Соломонович, – представился Кафкан. И они крепко пожали друг другу руки над заставленным столом. «Я тоже из Ленинграда, как вы любите говорить, Григорий Соломонович», – сказал любезный пенсионер. Ему было на вид меньше пятидесяти, светлые легкие волосы, крепкая шея, выпирающий подбородок, узкие близко сидящие глаза, человек как человек из славянского края. Ладони небольшие, аккуратные, с блестящими ногтями маленьких пальцев. Как говорил знающий человек во дворе в Ленинграде, «руки законченного убийцы». Он, конечно, болтал ерунду, этот знающий человек, много форсу было, понтил часто, но к нему прислушивались, так как что-то он знал бесспорно. Вот факт, что Гриша Кафкан запомнил.

Половина из того, что он вещал во дворе парням разных лет, было ничего не значащим трепом, но что-то осталось и застряло. Не обещай зря, не говори просто так, не спорь, не залупайся, отвечай за слова. Отец же Гриши тоже нагружал его память постулатами жизни. Не давай советов, когда их не просят – был один из важных отцовских.

Часы у Олега Анатольевича были на кожаном ремешке, обычные, по всей вероятности, позолоченные. Это понравилось Грише, не нувориш, простой взгляд на вещи, как и надо. Не рвать глаза никому, как говорил ему отец всегда. Двойная красная нитка, купленная им явно у Стены Плача, повязанная на широком запястье, заставляла взглянуть на этого человека удивленно. Бывал, значит, у нас в гостях Олег Анатольевич. В гостях?

– Конечно, бывал у вас, и не раз, мой бизнес в прошлом был связан с вашей замечательной страной, – сказал мужчина тоном человека, которому нечего скрывать. Он даже для убедительности своих слов широко открыл веки над своими узкими серыми глазами. Было не совсем ясно, в чем он хотел убедить Гришу, в том, что у него был бизнес в Израиле или в том, что Израиль замечательный. Грише было все это не так важно, если честно. Он обо всем мог догадаться без намеков и нажимов и сам.

– Оберегает от сглаза и порчи, – объяснил Олег Анатольевич наличие нитки на левом запястье. – Один в черном лапсердаке у Стены повязал мне специальным узлом, благословил… и не поверите, Григорий Соломонович, дела мои стали лучше, я выздоровел от хронической болезни, и вообще, оберег моей жизни это. Не говорите, есть во всем этом месте сила, есть.

Он говорил убежденно и уверенно. У него даже голос дрогнул при этих словах. Возможно, Грише это показалось.

Гриша не хотел ему рассказывать ничего и объяснять. Верит человек и пусть верит. Разубеждать он не умел и не хотел, считая, что он не имеет на это права. Но ему все это понравилось. «Скромный ленинградец, вон, старенькие часы «Победа», позолоченные, ремешок потертый, нитка красная, обобрали, наверное, у Котеля парня, но молодец, мне нравится», – подумал Гриша. Он совсем не был идиотом, просто всегда считал, что беда пройдет мимо, верил в судьбу и благословение отца, деда и других людей. И часто беда пролетала мимо него, кроме тех раз, когда не пролетала и приостанавливалась подле…