Пилигрим

Гриша увидел на боковой напротив рынка улице, примыкающей к центральной торговой магистрали городка Тонг Сала, что на далеком острове, сцену, от которой он не мог отделаться. Это видение преследовало его долгое время потом. По тротуару размеренным шагом двигались друг за другом обритые наголо мужчины разного возраста в оранжевых накидках. «Просто сборная Голландии», – подумал Гриша, вспомнив, что голландцы всегда играют в оранжевых футболках. Хорошие игроки в футбол живут в Голландии. Эти люди не были футболистами. Это были буддийские монахи. К одному из них подошел человек в обычной одежде и поднес ему с поклоном тарелку с рисом и еще чем-то, какие-то листья, овощи. Кажется, сбоку лежало и несколько ассигнаций, но Гриша не мог рассмотреть подробнее. Мужчина пал ниц после того, как монах, совсем юный парень с темным лицом и светло-серой головой, взял тарелку из рук преподнесшего и тот буквально распростерся перед ним. Остальные монахи продолжали свой путь. Другим монахам тоже подносили тарелки с едой местные мужчины с тем же пиететом и поклонением, что и первому из них. Выглядело для всех прохожих все это обыденно и привычно. «Таиланд может удивить и смутить любого».

– Что это? – как завороженный этим зрелищем, спросил Кафкан.

– Народ в Сиаме кормит тех, кто молится за него, ценит этих людей, – отозвался сын.

Ярко накрашенная коротко стриженая блондинка слезла с лихо припарковавшегося мотороллера и прошла по окаменевшему после дождя и высохшему мгновенно грунту, обогнув не шевельнувшуюся собаку, в большой магазин неподалеку. Тайские девушки-продавщицы из фруктового магазина на другой стороне дороги посмотрели на даму без одобрения и без зависти. Пожилая молодящаяся англичанка, немка, француженка, израильтянка или, возможно, даже датчанка, пенсионерка Министерства просвещения, их не удивляла. Они и не таких видали здесь. Дама была очень смело одета, как и большинство женщин здесь, держалась уверенно и независимо, шла по узкому тротуару, как по подиуму в итальянском Милане, являющемуся центром мировой женской и даже мужской моды. Ну, там, где молодые люди с трехдневной щетиной на худых латинских щеках, с таинственными манящими взглядами маслинных глаз, в элегантных приталенных костюмах с сиреневыми платками в кармашке пиджака и неприлично узких брюках нагло движутся к известной цели, а худые дщери с выпирающими ключицами, в развевающихся широких прозрачных платьях с цветами по подолу, наступая на подиум ногами в тяжелой обуви, идут в неизвестном направлении одна за другой, как потерявшие нужный азимут давно не стриженные овечки с очень красивыми волчьими челюстями.

Соломон, можно сказать и так, с присущим ему фанатизмом учил маленького Гришу уму-разуму. Молиться учил, внушал ему фундаменты жизни, упрямству учил, ивриту учил, наняв бывшего каторжника, только что освобожденного из лагеря где-то в северном Казахстане или из области поблизости. Это был одутловатый медлительный человек в лоснящемся синем костюме, очень испуганный какой-то и пугавший Гришу до заикания. Но иврит он знал хорошо. Мать его кормила настойчиво всем, что умела приготовить, а она умела. Ел учитель быстро и жадно, смотреть было неприятно, и Гриша не смотрел на это. Соломон называл пятилетних детей гулящих соседок на вы, чем приводил всех созерцателей в восторг. К Соломону вообще относились хорошо, насколько хорошо можно относиться к еврею верующему, непонятному и осторожному. Ему помнили, что он всю блокаду был в армии под Ленинградом, не делал никому ничего плохого, верил во Всевышнего. Выжившие после голода старухи его просто ценили. «Соломка Кафкан – правильный человек», – такую фразу Гриша слышал сам из уст старухи на лавочке у их парадной.

Дочь соседки Фира выпросила у мамы Гришу, которому было пять лет, чтобы сходить с ним в кино на кинофильм «Парень из нашего города». Они проехали одну остановку на троллейбусе и дошли в темноте по снежку до Дворца культуры Горького. Там был кинотеатр со входом сбоку. На тумбе была афиша с широким лицом артиста Крючкова и лицом красивой актрисы Смирновой. Они понравились Грише. Фира купила билеты, и они стали в очередь, чтобы пройти к билетерам и дальше в зал. Две тетки-билетерши, замотанные по диагонали в шерстяные платки от холода и радикулита, их в зал не пустили. «Детям нельзя», – сказала одна их них сурово и быстро. «Как? Почему?!» – Фира не могла поверить. «Нельзя, вечер уже, там целуются, и вообще, нечего там делать… хм-хм… дите берегите, психика уязвима у них, отойдите, мешаете людям проходить». Ничего не помогало.