Пилигрим

Гриша принял двойную дозу антибиотика, укрылся двумя легкими пикейными одеялками и забылся в темного цвета сне. По диагонали летали какие-то пронзительные молнии по необъятному небу, светила луна за серыми облаками, и безобразные грязные фигуры с неразличимыми лицами прыгали у горизонта возле одноэтажных деревянных рыбацких хижин, с сетями, развешанными у моря на корявых столбах. Гром звучал необычно сильно и резко, дождь не колотил по крыше, а взламывал ее. «У него градусов 40 температура», – услышал он сквозь сон слова Майи. «Завтра с утра поедем к врачу», – голос сына. И Кафкан заснул совершенно.

Перед самым пробуждением Кафкан вдруг увидел, как Майя, женщина очень взрослая, даже пожилая, со своим взглядом на воспитание детей и жизнь, играет в футбол во дворе между начальной школой с красной черепичной крышей и детским садом «У сладкой Кармель» со своим пятилетним внуком Нимой[6] Кафканом. Она бегает за пятнистым мячом между луж в туфлях на высоком каблуке, двигая локтями для поддержки равновесия, умудряясь не падать. Нима, крепенький, быстрый белобрысый пацаненок, играет лучше и умнее бабки Майи. Она, смешно удерживая равновесие, бьет с носка, иначе говоря, пыром, по мячу, туфля слетает в лужу, Нима с серьезным видом летит по черной воде к своей победе, а бабка просит его: «Принеси мне туфлю из воды, мой мальчик». Нима ничего не слышит. Ему нет дела до каких-то там туфель. Он, брызгая по сторонам, выводит мяч из лужи, забивает в гандбольные ворота гол и, воздев руки, кричит: «Это победа, да здравствует Лео!». Речь здесь идет о Лео Месси, очень способном аргентинском нападающем невысокого роста, очень популярном в то время.

После этого Нима лезет в лужу обратно и приносит Майе совершенно мокрый бурый туфель, требующий починки. «Этот гол не в счет», – озабоченно говорит ему бабка, осматривая урон. «Еще чего, это не просто гол, а самый настоящий гуляссо, ты не умеешь проигрывать». – «Это правда, мой сладкий, пойдем я куплю тебе футболку «Барсы»». – «Ну, ладно, только имей ввиду, мне нужен 10-й номер», – соглашается Нима, дав руку бабушке, и они идут через дорогу в лавку к Нисиму, где она покупает ему вожделенную футболку за многие шекеля. Да разве можно жалеть детям, ответьте.

К утру стало полегче, но нога была красной и распухшей. Гриша принял еще таблетку антибиотика, запил водой, сил не было совершенно. Дождь то лил не переставая, то прекращался – и выглядывало солнце над морем. Решили ехать в больницу. У крыльца была полуметровой глубины лужа, и к джипу сына Грише пришлось плыть его любимым неуклюжим брассом, которого он в глубине души стыдился. Но сейчас было не до стыда совсем. На дворе было 30 градусов тепла, пасмурно, свежо, все было впереди. Частная клиника была чистейшим заведением, даже если смотреть снаружи, глаза резало от сияющего пола, стен, дверных ручек. Статуя сидящего Будды у входа обещала покой и здоровье. Собака у соседних дверей поднялась, прогнулась, зевнула для зарядки и отошла в сторону. «Сними обувь, отец, зайди босым», – он давно так не просил Гришу. Кафкан торопливо исполнил просьбу и зашел за тугую дверь босым, высоко перешагнув порог. Пол был выложен неведомой лаковой плиткой желтого цвета с холодным узором посередине.

Врачиха была очень милой, ученой, обстоятельной. Она долго опрашивала Гришу, сын переводил. Осмотрела все части тела и после этого тихо сказала старшей и прислала медсестер для продолжения. Их было пять. Они были маленькие, худенькие и в масках. Сорок минут эти девочки пытались воткнуть иглу в вену Гриши для инфузии. Любую вену – не получалось у них найти и попасть в нее никак. Он их подбадривал, рекомендовал не волноваться и утверждал, что все в порядке. Обе руки ему истыкали девчата от локтя до кисти. Пыхтели и сопели от старания. Ничего. Клум. Горништ. Найн. Ноль. Фарфалене майсе. Ноу. И что делать теперь, а?

Еще несколько слов о нашем верном шофере Шломике З., который возил нас много лет на работу из Иерусалима в Тель-Авив и обратно. Об этой истории Гриша как-то написал в другой документальной книге. Возьмем отрывок из нее для нашего рассказа.

За несколько дней до начала Шестидневной войны (5–10 июня 1967 года, сокрушительные для противника военные действия Израиля против Египта, Сирии, Иордании и их союзников) сержант 202 батальона Зильберман получил от своего ротного двенадцатичасовой отпуск. Часть его находилась недалеко от Иерусалима, но заменить Зильбермана было некем (состояние боеготовности в армии номер один уже месяц), ротный велел ему вернуться через двенадцать часов. Никого домой не отпускали, потому что война, начала которой ожидали все в стране, должна была вот-вот начаться. Паники особой не было, так, наблюдалось известное напряжение и некоторая тревога(?!) у людей. Томительное предчувствие, что должно случиться что-то очень важное и значительное, какое бывает перед началом войны, жило и тогда у населения.