Пилигримы

В лагере алеманов гостей не ждали, но они явились в одно далеко не прекрасное утро, сияя на летнем солнце позолоченными доспехами. Протоспафарий Константин, посол императора Византии, оказался суровым мужчиной высокого роста с пронзительными синими глазами. Его спутники блистали не только молодостью и красотой, но и богатым снаряжением, при виде которого у нищих алеманов челюсти сводило от зависти. Одни только перья на шлеме протоспафария стоили целого состояния. А ножны его меча были столь густо усыпаны драгоценными каменьями, что Лаваль затруднился определить цвет кожи, которой они были обтянуты. Король Конрад, сопровождаемый племянником Фридрихом Швабским, герцогом Вельфом Брауншвейгским и еще десятком самых знатных алеманских князей, вышел из своего походного шатра навстречу византийцам. Крестоносцы смотрелись попроще, а если быть уж совсем откровенным, то весьма бледно на фоне спутников протоспафария. Сиятельный Константин с достоинством поклонился Конраду, но этим и ограничился, вызвав тем самым гул неудовольствия в свите короля. Говорил он по латыни, которую худо-бедно понимали все присутствующие. Папский легат Теодовит, державшийся по правую руку от Конрада, шепотом разъяснял королю наиболее замысловатые обороты. До Герхарда де Лаваля, стоявшего в отдалении, долетали не все слова надменного византийца, но суть его претензий он все-таки уяснил. Сиятельный Константин напомнил благородному Конраду о союзе между империями, заключенном совсем недавно, а также о родственных узах, связывающих Конрада с Мануилом. Далее он перешел к претензиям, вполне обоснованным, надо признать, и обвинил алеманов в грабежах и убийствах, чинимых на землях империи. Благородный Конрад в ответной речи признал отчасти правоту византийца, однако в свою очередь обвинил фракийцев в бессовестном взвинчивании цен на продовольствие и в убийствах несчастных пилигримов, по тем или иным причинам отставших от войска. Латынью Конрад владел гораздо хуже своего оппонента, прибегая то и дело к помощи епископа Теодовита. Кроме того, он уступал византийцу в росте, а потому без конца вскидывал голову, словно лошадь, почувствовавшая узду. Все это делало его доводы малоубедительными даже для сочувствующего ему Герхарда. Последнего особенно раздражали усмешки на губах молодых комитов, сопровождавших протоспафария. Образованные византийцы откровенно насмехались над убогой латынью короля, что не могло не вызвать у алеманских рыцарей чувство злобы. Однако сам византийский посол хранил на лице серьезность, никак не реагируя даже на откровенные оплошности в речи собеседника. Более того он пообещал Конраду призвать к порядку обнаглевших купцов и сделать все возможное, чтобы войско крестоносцев не испытывало недостатка в продовольствии на пути к Босфору. Расстались король и протоспафарий вполне довольные друг другом. Увы, мирный исход переговоров понравился далеко не всем. Это Герхард почувствовал, едва переступив порог роскошного шатра епископа Теодовита. Кроме самого папского легата здесь находился еще и герцог Брауншвейгский с тремя своими наиболее близкими сторонниками, среди которых выделялся ростом и сложением маркиз Одоакр фон Вальхайм. Лаваль без труда сообразил, что находится в кругу заговорщиков, и что пригласили его сюда далеко не случайно.

– К моему большому сожалению, король Конрад не воспользовался удобным случаем, чтобы поставить обнаглевших византийцев на место, – сокрушенно покачал головой епископ Теодовит, продолжая начатый разговор. – Многие разумные люди в окружении папы Евгения полагают, что Византия не станет нашим искренним союзником в этом походе, как это уже было в годы Алексея Комнина. Скажу более – Константинополь будет нашим самым опасным врагом. По моим сведениям, полученным из надежных источников, Мануил уже вступил в переговоры с иконийским султаном Махмудом, сыном того самого Кылыч-Арслана, которого разгромили наши доблестные предшественники пятьдесят лет тому назад. Рожер Сицилийский считает, что с нашей стороны будет величайшей ошибкой, позволить императору Мануилу строить козни у себя за спиной. Он не исключает и того, что коварные византийцы ударят нам в тыл, как только мы ввяжемся в войну с сарацинами.

– Король Конрад числит благородного Рожера своим недругом, – угрюмо бросил Вельф Брауншвейгский, – и вряд ли станет прислушиваться к его словам.