Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

– Полагаю, что мне следует приземлиться этим утром, когда рассветет, на дороге с востока на запад – но только на «Штуке». Если я использую «Штуку», то, полагаю, это еще возможно. Кроме того, я считаю существенно важным вывезти правительство из этого опасного места, чтобы оно не теряло контроль над ситуацией в целом.

Фон Белоу просит меня оставаться на линии, пока он запрашивает инструкции. Вернувшись к телефону, он говорит:

– Фюрер принял свое решение. Он полон абсолютной решимости удержать Берлин и, таким образом, не может покинуть город, где ситуация выглядит критической. Он аргументировал это тем, что, если он покинет город, солдаты, сражающиеся за удержание Берлина, скажут, что он покинул город, и сделают заключение, что сопротивление бесполезно. Потому фюрер принял решение остаться в городе. Вы тут больше не требуетесь и должны немедленно возвращаться в Судеты, чтобы оказать поддержку армии фельдмаршала Шернера, которая должна начать наступление в направлении Берлина.

Я спрашиваю фон Белоу, как он оценивает ситуацию, поскольку он говорил чрезвычайно спокойно и сухо.

– Наше положение трудное, но возможно наступление генерала Венка или Шернера на выручку Берлина.

Я восхищаюсь его спокойствием. Мне все ясно, и я лечу обратно в мое подразделение, чтобы выполнять поставленную задачу.

Поразительная новость, что глава государства и главнокомандующий вооруженными силами рейха мертв, оказали парализующее воздействие на войска. Но красные орды опустошают нашу страну, и таким образом мы должны продолжать борьбу. Мы можем сложить оружие только тогда, когда приказ об этом отдадут наши командиры. Мы будем продолжать борьбу в соответствии с военной присягой. Мы будем продолжать борьбу, потому что знаем об ужасной судьбе, ожидающей нас, если мы безоговорочно капитулируем, на чем настаивает наш противник. Мы будем продолжать борьбу, поскольку судьба разместила нашу страну географически в сердце Европы, чтобы на столетия сделать нас бастионом Европы против Востока. Понимает это Европа или нет, нравится ей это или нет, но на нас судьбой возложена эта роль. Если Европа проявляет преступное равнодушие к этой роли – или даже враждебность, – это ни на йоту не лишает нас обязанности выполнять свой долг перед ней. Когда наконец будет написана история этого континента, включая опасное время, которое еще ждет нас впереди, мы будем вписаны в эту историю как люди с гордо поднятыми головами.

Восточный и Западный фронты приближаются друг к другу ближе и ближе, наши операции выполнять все труднее. Дисциплина у моих солдат заслуживает восхищения; она совершенно не отличается от дисциплины первых дней войны. Я горд ими. Самым тяжелым наказанием для моих офицеров, как и раньше, является отстранение от очередного боевого вылета. У меня самого, однако, проблемы с моей культей. Мои механики сконструировали для меня оригинальное приспособление, похожее на копыто дьявола, и с ним я летаю. Устройство прикрепляется ниже колена, и каждый раз, когда я давлю на него – то есть, скажем, когда мне нужно нажать на правую педаль, – нижняя часть культи, которая только начала затягиваться, натирается так, что на коже образуется рана, она открывается и сильно кровоточит – особенно в воздушном бою, когда мне требуется делать сильный поворот направо. Временами моему механику приходится вытирать с частей двигателя пятна крови.

В первые дни мая я снова оказываюсь удачлив. Мне назначена встреча с фельдмаршалом Шернером, и до нее я хочу заглянуть по дороге в штаб люфтваффе в замок Германнштадт, расположенный примерно в 25 километрах к востоку от нас. Я лечу туда на «шторьхе». Сверху я вижу, что замок окружен высокими деревьями. Это парк, в середине которого я решаю приземлиться. Позади меня сидит мой верный Фридолин. Посадка происходит без проблем; после короткой остановки, чтобы забрать карты, я сажусь в самолет. Он разбегается для взлета в направлении высоких деревьев. «Шторьх» набирает высоту медленно. Чтобы помочь ему быстрее подняться, я выпускаю закрылки перед самым краем леса. Но это приводит к тому, что самолет теряет высоту. Я давлю на ручку, но результата мало. Давить на ручку сильнее смысла не имеет – взмыв, самолет клюнет носом. Вот я слышу удары и треск. Теперь я окончательно загубил свою культю, если не хуже. Внезапно наступает тишина. Я на земле? Нет, я сижу в кабине, как и Фридолин. Мы застряли в развесистых ветвях огромного дерева, весело раскачиваясь взад и вперед. Дерево качнулось еще несколько раз – видимо, удар был для него слишком силен. Я опасаюсь, что «шторьх» выкинет еще какой-нибудь трюк и перевернется вверх колесами. Продвинувшись вперед, Фридолин спрашивает с некоторой тревогой:

– Что происходит?

Я говорю ему:

– Не шевелись, а то ты сбросишь то, что осталось от «шторьха», с дерева с десятиметровой высоты.