Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Мать, – рассказывал Зензинов, – мы все, со слов Амалии, ее тоже называли «мамаша», – обожавшая ее больше всех своих других многочисленных детей, узнав об ее аресте, едва не сошла с ума от горя. Она билась головой о стены и кричала: – Е зо айн файнес, эд-лес кинд ин финштерем гефенгнис!⁸ – И, действительно, Амалия в тюрьме походила на нежный цветок, затерявшийся в грязном огороде среди крапивы. И характерно для того времени: матери Амалии удалось добиться того, – она, конечно, для этого денег не жалела, да она и вообще не знала им цены, – что одиночку Амалии, конечно, совершенно такую же, как и у всех других заключенных Таганской тюрьмы, оклеили… обоями. Дело до того неслыханное! Амалия была вегетарианка, и мамаша добилась того, что тюремный повар приготовлял для нее специальные блюда. Амалия получала огромные передачи, среди которых было много конфет и цветов – то и другое она рассылала по всей тюрьме. В камере ее пахло духами – духами, как мне потом передавали сидевшие с ней одновременно в Таганской тюрьме, пахло даже в коридоре, куда выходила ее одиночка. И принципиальные марксисты, наблюдая все это и нюхая в коридоре – вероятно, не без тайного удовольствия – воздух, неодобрительно крутили головами. Амалия была арестована по делу социалистов-революционеров, и, наблюдая все это, социал-демократы еще больше убеждались в том, что партия социалистов-революционеров – партия мелко-буржуазная. Но Амалия была так очаровательна и так мила со всеми, что и их завоевала. Они долгими часами простаивали в коридоре около ее камеры, разговаривая с ней через форточку (тогда в тюрьме, как и всюду, были отвоеваны свободы). А уголовные называли ее «наша Ималия». Сама она рассказывала потом о тюрьме, где просидела всего лишь один месяц, с удовольствием. Там она, между прочим, невольно наслушалась разных ругательств. Среди этих ругательств были очень грязные (нигде, быть может, не ругаются так, как в тюрьмах среди уголовных). К счастью, она этих ругательств не понимала. Помню, как мы были смущены с Ильей <Фондаминским>, когда она нас как-то спросила, что означает то или другое слово – при этом она наивно, как ребенок, его искажала («скажите, что это значит – там постоянно все говорили: «Ступай к Евгеньевой матери?»). Мы попросили ее забыть навсегда эти слова. Амалия, действительно, походила в тюрьме на нежный цветок, брошенный в помойную яму (Зензинов 1953: 212-13).