Пёрышко

- Ясна-а, - протянул чужим голосом. - Ты снилась мне. Постоянно. Только увидеть, разглядеть, во сне не мог. Ты звала меня. Я слышал.

- Я и звала. Каждую ночь, - она тоже дрожит. Замерзла, наверное? 

Повернула голову и в щеку поцеловала. Только чуть губами прикоснулась, а тело мое тут же отреагировало на ласку эту. Плоть в штанах дернулась, жаром в голову ударило. Против воли своей, сжал ее сильнее, к груди своей прижимая податливое мягкое тело.

Я же не помню, не знаю ее совсем! Ну, почему такой родной, такой близкой она мне кажется? Почему, стоя у повозки темной ночью в овраге этом, когда рядом ходят люди, чудится мне, что одни мы в целом свете? Почему не заботят меня ни мысли чужие, ни враги даже, которые вдруг оказаться рядом могут?  Нет-нет, нельзя так...  Я же за жизни людей, а главное, ее,  Ясны, и девочки маленькой, отвечаю. Оторваться, отойти нужно. Сосредоточиться, заняться делом... Уговаривал себя сам, убеждал. Но стоял все так же за ее спиной и ладонью ее руку гладил. Еще немного, минутку еще...

- Что со мной, Ясна? Почему оторваться от тебя не могу? Почему взгляд мой к тебе тянется? И так сладко и больно мне на тебя смотреть?

***

Как воск расплавленный я в его руках. Мысли в разные стороны разбегаются - что сказать не знаю! Одно только в голове моей - как же счастлива я! И эти слова его... Не помнит, но любит... Как ни старалась Мира, не смогла она из сердца его любовь вытравить! Развернулась в руках его, лицом к лицу оказалась. Ладонями голову его обхватила, в глаза всмотрелась, бликами костра, на котором дружинники, тихо переговариваясь, ужин готовили, освещаемые. Все такой же красивый! Сердце замирает от взгляда одного! Не случайна встреча наша! За мной ехал! За нами... поправила сама себя. 

- Богдан, прости меня. За то, что оставила тебя раненного, обожженного. За то, что ушла, не дождавшись, когда ты в себя придешь. 

- Я все знаю. Она призналась. И Ярополк мне все рассказал о тебе, о том, что Мира тебя прогнала.

- Она спасла тебя. Ты бы умер, если бы не она. 

- Не жалей ее. Она же сама пожар этот и сотворила. Она молниями своими сверкала. По-другому и быть не могло. Ты же со мной рядом в Изборске была, а она, злилась из-за этого. Сколько людей погубила. Детей Ратиборовых без матери с отцом оставила, а все из-за ревности своей. Так все было?

- Не знаю.

- Не знаешь? А скажи мне, что происходило, когда я тебя касался? Ребенок у нас. Значит, все, как у мужа с женой, было. Солнце светило, и птички пели?

- Нет. Гром гремел, и молнии сверкали.

- Мира себе не изменяла. Как всегда действовала. Так вот, она сначала меня чуть не убила, а потом и тебя прогнала. Так что, не думай о ней больше. Целый год она в моем доме жила. Другим человеком притворялась...

Ох, как больно слова такие слышать! С ним жила! Пока я одна без надежды всякой мучилась... Целовала его, обнимала! Нет-нет, только не плакать... 

- Почему отодвигаешься от меня? Думаешь, что я с ней все это время жил? Расскажу сам, потому что в Муроме со мной, в моей избе, жить как жена будешь. А соседи разного наговорить могут, да и матушка моя... Когда я из  Изборска вернулся, домой пришел. А там девушка хозяйничает. Знакомой она мне показалась, да на Миру, такую, какой я помнил ее, не похожа совсем. Весняной назвалась. Сиротой представилась. Мать моя ее к нам пожить пустила. Я противиться не стал - пусть живет, подумал. Только однажды она ко мне ночью пришла... Не плачь... Не надо. Не было у нас ничего. Правда, я ей женою своею стать предложил и сказал, что до свадьбы трогать не буду. Согласилась она. Да свадьба та не состоялась. Понял я, кто она. Хочешь знать, что мне о тебе напомнило, что подсказало?

Хочу, хочу, конечно. Головой киваю, только, из-за слез своих, глупых, ничего сказать не могу. Он за пояс полез и из кармашка гребешок вытащил. Вложил мне в руки. Стала разглядывать - белый, костяной в виде перышка! 

- Каждый вечер доставал его и понять не мог, для кого купил, кому подарить собирался. 

Вот оно - спасение мое! Пёрышко! Поцеловала гребешок, а потом Богдана целовать стала. И жаркий отклик его чувствовала! Так сжимал крепко, что дышать трудно было. Между коленями моими встал, за ягодицы к себе придвинул, да так близко, что чувствовала сквозь штаны его, да платье свое, как желает он меня сильно. Как безумная, губы его целовала, зубами прикусывала. Язык его в рот впускала и от движений туда и обратно с ума сходила. Не знаю, чем бы закончилось сумасшествие это, только строгий бабушкин голос разрезал, разрубил нашу тишину:

- Людей постесняйтесь, бесстыдники! 

Богдан отодвинуться хотел, да я не дала, мертвой хваткой вцепилась. Казалось мне, отпущу его - как туман рассеется, исчезнет, уйдет от меня. Голову только на бабушкин голос повернула. Улыбалась она! Не сердилась совсем, хоть и резким голос был. 

- Вижу, что соскучились вы друг по другу. Как жаром из печи любовью вашей воздух наполнен! Не расстанетесь больше, знаю, чувствую это. Всю жизнь вместе будете! Идите поешьте, дети мои! Силы вам еще понадобятся - трудный путь предстоит и долгий! 

27 глава.