– Мейега. – Слова полились из нее сами собой.
Таэна погладила ее по руке.
– Она была старой, хворой и безобразной, а ты – юной красавицей, гордой и полной жизни. Ты говоришь, она жила в Ланниспорте – стало быть, знала, как карлик убил твою леди-мать. Не смея ударить тебя, ведьма ранила своим змеиным языком твою душу.
Так ли? Хотелось бы верить.
– Но Мелара умерла, как она и предсказывала, а я так и не вышла за принца Рейегара. И Джоффри… карлик убил моего сына у меня на глазах.
– Только одного сына. У тебя есть другой, славный и крепкий, – уж с ним-то ничего не случится.
– Пока я жива – нет. – Слова, произнесенные вслух, помогли ей в это поверить. Дневной свет обращает сны в прах. Утреннее солнце сияло сквозь пелену облаков. Серсея откинула одеяло. – Сегодня я буду завтракать с королем. Хочу видеть сына. –
Этим утром Томмен был ей дорог, как никогда раньше. Он лил мед на краюшку горячего хлеба и рассказывал о своих котятах.
– Сир Попрыгунчик поймал мышь, а Леди Усатка ее у него стащила…
– Сир Попрыгунчик должен научиться защищать свою собственность, – сказала она. – Слабые в этом мире всегда становятся жертвами сильных.
Король поразмыслил, слизывая мед с пальцев.
– Когда сир Лорас вернется, я научусь владеть мечом, копьем и булавой, как он.
– Научишься, но не у сира Лораса, – пообещала Серсея. – Он уже не вернется, Томмен.
– Маргери говорит, что вернется. Мы молимся за него. Просим Матерь его помиловать, а Кузнеца – дать ему сил. Элинор говорит, что это самый трудный бой сира Лораса.
Мать пригладила его золотые кудри, так напоминавшие ей о Джоффе.
– Ты проведешь день с женой и ее кузинами?
– Не сегодня. Маргери сказала, это день поста и очищения.
Поста и очищения? Ах да, канун Девичьего дня… Серсея давно уж и думать о нем забыла. Маргери третий раз замужем, а все еще прикидывается девицей. Вся в белом, она поведет свой курятник в Септу Бейелора, и зажжет высокие белые свечи перед изваянием Девы, и украсит ее шею пергаментными цветами. Не весь, однако, курятник. В Девичий день вдовам, матерям и шлюхам ход в септу заказан, равно как и мужчинам, – нельзя осквернять священные гимны невинности. Только девственницы могут…
– Я сказал что-то не так, матушка?
Серсея поцеловала сына в лоб.
– Ты просто умница, дорогой мой. Беги поиграй с котятами.
Отпустив Томмена, она вызвала к себе Осни Кеттлблэка. Он явился прямо со двора, весь в поту, и успел раздеть ее глазами, пока преклонял колено.
– Встаньте, сир, и сядьте рядом со мной. Вы славно мне послужили однажды, теперь вам предстоит более трудная служба.
– Услуга за услугу, моя королева.
– С этим придется подождать. – Она провела кончиками пальцев по шрамам у него на лице. – Помните шлюху, которая наделила вас ими? Когда вернетесь со Стены, я отдам ее вам, хотите?
– Я хочу только вас.
– Для начала вы должны признаться в измене. Грехи, если о них умолчать, загнивают и могут отравить душу. Я знаю, как тяжело вам живется с таким грузом на совести. Давно пора сбросить бремя.
– Бремя? – удивился Осни. – Я ведь говорил Осмунду, что Маргери только дразнится. Никогда не позволяет мне больше, чем…
– Вы защищаете ее, как истинный рыцарь, – перебила Серсея, – но жить нераскаянным грешником рыцарю тоже не подобает. Этой же ночью вы пойдете в Септу Бейелора и обратитесь к верховному септону. Когда грех так черен, только его святейшество в силах избавить человека от адовых мук. Вы расскажете ему, как прелюбодействовали с Маргери и ее кузинами.
– Как, и с кузинами тоже? – заморгал Осни.
– С Меггой и Элинор, но не с Эллой. – Эта черточка сделает весь рассказ более правдоподобным. – Элла плакала и умоляла других не грешить больше.
– Только с Меггой и Элинор? Или с Маргери тоже?
– Ну разумеется. С ней в первую очередь. – Она открыла ему все, что задумала. Он, слушая, медленно проникался и наконец сказал:
– Когда ей отрубят голову, я хочу получить поцелуй, который она мне так и не подарила.
– Целуй ее сколько хочешь.
– А потом что? Стена?
– Ненадолго. Томмен – великодушный король.
Осни поскреб исполосованную шрамами щеку.
– Обычно, когда я лгу, то говорю, что к такой-то женщине даже не прикасался, а она уверяет, что еще как прикасался… но верховному септону мне лгать как-то не приходилось. За это, поди, в преисподнюю посылают – в ту, что похуже.