Пирамиды роста

Валя молча стоит в юбке солнце-клёш из ворованной фабричной ткани. Ветер надувает юбку парусом и приходится прижимать её руками. Рядом обиженная мать в платье из той же ткани, что и юбка:

– На что тебе это медучилище? Не по рту, доча, кусок берёшь! Жила б как все!

– Как ты? Не хочу!

Между ними старый ободранный чемодан, купленный у соседки. Сын соседки ходил с ним в армию, и внутри остались обрывки наклеенных фотографий девушек из советских журналов. Отец не провожает, напился.

А ещё видела, как идёт по Берёзовой Роще в сторону автобуса и кричит бабушке Поле:

– Я тебя навещать буду! Из города тебе красивый выключатель привезу!

И бабушка Поля – высокая, стройная, с прямой спиной, в белом праздничном платке – стоит в проёме калитки, как картина в раме, и крестит в воздухе Валину удаляющуюся фигурку. А ещё подумала про пожелтевшую фотографию деда в простенькой рамочке, застыдилась, что так и не узнала, где сидел и когда умер?…

Проводница разбудила Валю и Вику на рассвете. За окном бежали деревья с молодыми листочками, виднелся родной пятиэтажный советский городок. Вокзал за эти годы словно скукожился, стал меньше ростом.

В нём появился пошлейшего вида киоск с журналами, пирожками, заколками и билетами на автобусы. На заборе было небрежно написано красной краской «Зюганову без Шатунова не победить!»

– Шатунов это кто? – спросила Валя.

– Группа «Ласковый май», – ответила Вика, фотографируя лозунг. – Попса голимая.

Валя надела тёмные очки и замотала волосы косынкой. Сели в непрезентабельный «Москвич» у вокзала. Город почти не изменился, в воздухе знакомо пахло липами и пылью щебёночного завода. Старые дома безжалостно покосились, появились оклеенные рекламой киоски и несколько девятиэтажек.

Возле рынка на дворце культуры лампочками было написано слово «Казино». Крыло поликлиники, где маленькой Вале делали прививки, зазывало вывеской «Банк «Надёжный». Это было бы смешно в чужом городе, в родном это было больно.

Когда подъехали к дому, водитель взял деньги и попросил:

– Автограф для дочки дадите?

– Узнали меня? – вздрогнула Валя.

– Свинья скажет борову, а боров всему городу, – засмеялся он. – От кумы слышал, она – от золовки. А там до вашей матери рукой подать.

– Ай да бабулька! – фыркнула Вика. – Всех обзвонила!

– Моё дело сторона, – водитель покашлял и сделал паузу. – Но соседка вашу квартирку парочкам сдаёт. Братан ключ брал за деньги. Так и говорил, пойду в «Берёзовую рощу» с бабой покувыркаться!

Валя вспыхнула.

– Так это ж, можно сказать, «музей-квартира»! – встряла Вика. – Про новую политику для музеев слышали? Министр культуры Дементьева велела даже камеры Петропавловской крепости на ночь сдавать, а деньги музейщикам на зарплату!

– Вы там в своей Москве совсем чокнулись? Я – директор школы, мне тоже школу на ночь парочкам сдавать? – почти что выкрикнул он.

– Спасибо, – сухо поблагодарила Валя и вышла из машины.

– Сдавать школу на ночь солидней, чем бомбить по утрам! – блеснула очками с простыми стеклами Вика, оставив за собой последнее слово.

Страшно постаревшая заспанная соседка суетилась так, что было бессмысленно спрашивать, правду ли сказал директор школы.

– Красавица наша приехала! Гордость наша! – ахала она. – А дочечка-то какая пригожая! Вылитый папаша! За квартиру вашу все квитанции подколоты, как мать деньги присылает, так и плачу. Ни копеечки сверху! Только магарыч по уговору. Накрыла вам с дороги попить-покушать.

– Спасибо. Мы очень устали, – отстранилась Валя, взяв ключи. – Где живёт покупательница?

– Так с болот она, бестелефонная. Побегу позову, зачем тебе ноженьки бить?! – заторопилась соседка.

Валя отперла квартиру, и в нос ударил незнакомый запах. Когда она уезжала, здесь пахло материной стряпнёй и выглаженным бельём. А нынче палитра запаха раскладывалась на засохший веник травы в вазе, нитки помертвевших грибов на кухонном гвозде, покрытые пылью вещи и какой-то увядший воздух.

Всё было, с одной стороны, аккуратно сложено, зашито, упорядочено, а с другой – заброшено и закончено. Вещи казались старыми, больными, и жизнью дышал только продавленный бедолага-диван.

Вика поражённо разглядывала бедный интерьер: буфет с рюмочками, стол с рассохшимися стульями, лакированный платяной шкаф с треснутым зеркалом, хрустальную вазу на телевизоре, холодильник с богатым прошлым, этажерку со стопочкой книг и подшивкой журнала «Человек и закон», дохлую герань в горшке, вытоптанный ковёр, дешёвенькую люстру.

А на неё насмешливо смотрел похабный портрет Есенина с трубкой, нарисованный на деревянной доске. Его сам себе подарил отец, чтобы с кем-то вступать по пьяни в диалог о несовершенстве мира.

Валя рухнула на диван и заревела в голос, Вика села рядом, обняла, стала гладить по волосам. В пластмассовой коробке, выданной проводницей СВ, лежал завтрак, да и мать дала с собой мешок еды. Но Валя не могла ни есть, ни дотрагиваться до здешних вещей. Казалось, от них можно заразиться детским страхом.