Пирамиды роста

– Скажу как есть. Когда свинью режут, ей не до поросят. Пока челночила, дочка проституткой заделалась, – вздохнула та. – Заразила её какая-то сука болезнью крови, вроде желтухи, но страшно очень. Если не лечить, помрёт. Как СПИД, понимаешь?

– Гепатит С? – спросила Вика.

– Во-во. В и С. Ты откуда знаешь? – удивилась Ленка.

– Так это же шприцовые дела! – строго добавила Вика. – Она у вас колется.

– Ну, может, разок заставили, – опустила глаза Ленка.

– Надо стадию смотреть, анализы делать. Есть стадии, когда не лечится. И вообще гепатит С называют «ласковая смерть», – добавила Вика.

– На врача, что ли, учится? – поражённо спросила Ленка.

– На директора кино. Их там всему учат, – вяло объяснила Валя. – Запиши телефон домашний. Через неделю звони, узнаем, где лечат, пришлёшь её. Серёжки свои с пола забери!

– Спасибо, Валь. Ты всегда подругой была! – хлюпнула Ленка носом. – А за язык прости!

– И много в Москве этим болеет? – спросил нотариус у Вики.

– Болеют везде, где наркота, – заважничала Вика. – Они ж пока молодые, на два шага вперёд не думают.

В дверь постучали.

– Заходи! – крикнул нотариус, и вошёл огроменный улыбчивый Семён.

– Племяш, – представил нотариус. – Вишь, какой вымахал. Надёжный, как автомат Калашникова.

– Так ты ж меня на пару классов младше, – узнала его Валя.

– Помню-помню, воображалой была. До Москвы довоображалась, – ещё больше заулыбался Семён. – Предупреждаю, тачка дохлая. По дороге запросто дуба даст.

– Сто лет это слышу, – махнул на него рукой нотариус. – Под особую ответственность. Сумки в багажник. Деньги, девчонки, в лифчик прячьте. Смотри, Сеня, чтоб на вечерний поезд их сунул.

– Так точно! – кивнул Семён и сгрёб огромными лапищами все сумки сразу. – А чё в Берёзовой Роще делать? Там лунный пейзаж.

– Твоё дело везти и охранять, – одёрнул его нотариус. – Подъезжай к чёрному ходу, а то бабы опять нахлынут.

Валя и Вика пробрались сзади магазина в «жигуль», и Семён газанул.

– Ленка такая странная, а ведь лучшими подружками были, – поделилась Валя.

– Победителей не любят, – откликнулась Вика.

– Думаешь, что если поменяться местами, я б тоже была такой? – удивилась Валя.

– А ты и была такой! Вспомни, как Юрика юзала.

– И то правда… Семён, чего молчишь? – Валя попыталась включить его в беседу.

– Могу молчать, могу не молчать. Могу копать, могу не копать, – пошутил он.

– Рассказывай, как живёшь.

– Нормально живу. Сынок скоро школу закончит, жена диспетчером вкалывает. Работы нет. Иногда на тачке съезжу, товару привезу, дядька его в магазин сдаст. Пробовал бизнесом заняться, да жалко всех, а там надо ногами топтать, зубами рвать, – говорил так спокойно и умиротворённо, и спина его выглядела с задних сидений так надёжно и непоколебимо, что Валя удивилась.

– Работы нет, денег нет, все бранятся, жалуются, а ты журчишь как речка.

– Так это крутые злые как черти. Всё есть, чего не радуешься? А он уже не умеет. Пока других затаптывал, радоваться разучился. Жить-то можно. Берёшь кусок земли, картошку сажаешь, овощи сажаешь, грибы сушишь – с голоду не помрёшь.

Раздолбанная дорога казалась то знакомой, то незнакомой. «Жигуль» подскакивал на каждой выбоине. Панельные дома постарели, осунулись и ссутулились, а когда пошли деревянные, пахнуло нищетой и беспросветом.

Бывшие поля зеленели молодыми сочными сорняками. Валя с грустью подумала, что к осени сорняки будут в человеческий рост и никому эта прекрасная земля не нужна. А когда машина остановилась, не верилось, что приехали.

Вроде и утонула в запахах Берёзовой Рощи, в её хрустальном воздухе, в шелесте листвы знакомой, но всё здесь словно скуксилось, устало и присело. Помнила каждый ручеёк, каждый взгорок, каждый клочок земли, а теперь всё это было заросшее, жалкое, брошенное, словно детдомовское.

– Совсем никого? – спросила Валя, хотя и без того знала.

– Летом то цыгане наедут, то наркоманы – «маковые сезонники», – подтвердил Семён. – Хиппи пытались жить, да топить не умеют, пару домов спалили.

Вика, не останавливаясь, фотографировала. Шли по глубокой грязи там, где прежде пролегала главная улица деревни. Некоторые дома были раскурочены, некоторые пожжены. Некоторые, покосившись, ещё вовсю кокетничали наличниками и крылечками.

Белела разрушенная церковь. Темнели корявые заборы. Посреди того, что раньше было дорогой, валялась рассохшаяся табуретка, словно её увозили насильно, а она так хотела остаться, что выпрыгнула из кузова, как маленькая упрямая старушка.

– Кошка! – закричала Вика и стала фотографировать.

С крыши дома за ними наблюдала упитанная пёстрая кошка.

– Люди из деревни уходят, за ними собаки. А этим что? Мышей-то видимо-невидимо! – заметил Семён.

– Вот он, – тихо сказала Валя, подойдя к бабушкиному дому.

Ставни и дверь большого потемневшего дома были крест-на- крест заколочены досками. Валя рванулась в калитку, прошла по посыпанной щебнем дорожке, обрамлённой коридором вымахавшего репейника.

Заглянула в колодец, выкопанный дедом. Бабушка Поля говорила, если хозяин умер, вода из колодца уходит. Но вода внизу серебрилась, не отпускала бабушку, как не могла отпустить её и Валя.