Пират ее величества. Как Фрэнсис Дрейк помог Елизавете I создать Британскую империю

Перед этим Фрэнсис Флетчер, «проповедник и пастор флота», совершил причастие, и сам Дрейк принял его вместе с Даути, «который показывал все признаки искреннего сердечного раскаяния». Затем Дрейк и Томас Даути вместе поужинали «в таком веселье и трезвости, как никогда не бывало раньше… и оба подбадривали один другого, прощались и поднимали тосты друг за друга, как будто им предстояло отправиться в дальнее путешествие» – путешествие, которое должно было привести одного на край земли, а другого за грань времен.

Наконец Даути встал на колени в назначенном месте, «приготовив свою шею для топора, а свою душу для Царствия Небесного». Он попросил всех присутствующих молиться за него и «пожелал, чтобы палач исполнил свою работу без трепета и сомнения». Он готовился встретить смерть с таким достоинством, что это «полностью искупило все прегрешения, которыми он ранее мог себя запятнать».

Палач был уже готов отправить Даути на тот свет. Он резко опустил лезвие на шею Даути, но ему не удалось отделить голову одним ударом. Чтобы закончить свое дело, он нанес еще несколько ударов.

Затем Дрейк поднял за волосы отрубленную голову, истекающую кровью и еще почти живую, показал ее собравшимся и громко произнес положенные слова:

– Узрите – вот голова предателя.

Но смерть Томаса Даути не разъединила двух антагонистов. Напротив, она связала их духовными узами, протянувшимися из этого мира в мир иной. Приказав казнить Даути, Дрейк не просто наказал преступника – он взял на себя ответственность за его бессмертную душу, и это обязательство не имело срока давности.

5 «Золотая лань»

После казни Даути в команде началось брожение, грозившее обернуться полномасштабным мятежом. Требовались немедленные меры. Дрейк уверил людей, что королева «сполна выплатит каждому его жалованье», так как, по его разумению, они служили не лично ему, а самой Елизавете I, «и это путешествие было исключительно ее затеей». Он же участвовал в плавании как ее представитель и обладал данными ею полномочиями. Вполне возможно, Дрейк преувеличивал. В конце концов, он был просто пиратом – с завидными связями, но тем не менее всего лишь пиратом.

Сменив на время Флетчера, он произнес перед командой проповедь, в которой обозначил правила их дальнейшего пребывания в море. За исключением офицеров, все на борту, как джентльмены, так и матросы, должны работать с одинаковым усердием, и каждый должен подчиняться его приказам – другого капитана у них нет и не может быть. Объединившись таким образом, они смогут продолжать плавание (позднее этот случай стали считать краеугольным камнем традиции английского морского командования). Устанавливая эти принципы, Дрейк всеми силами пытался сплотить свою команду. «Мы отошли уже очень далеко от нашей страны и друзей, со всех сторон нас окружают враги, и потому мы должны особенно ценить каждого из нас, ибо мы не сможем найти ему замену, даже если уплатим за это десять тысяч фунтов». Следует положить конец всякому инакомыслию и попыткам мятежа, говорил Дрейк, «ибо, клянусь жизнью Божией, одна только мысль об этом безмерно меня расстраивает; раздоры между людьми и даже разговоры об этом доводят меня до безумия». Ключом к их общему выживанию было сотрудничество: «Мне надобно, чтобы джентльмен тянул и вязал канаты наравне с матросом, а матрос наравне с джентльменом… Покажем самим себе, что мы одна компания, не дадим врагу повода радоваться нашим раздорам и неудачам». Он с досадой упомянул о неуправляемом темпераменте типичного моряка: «Я знаю, что моряки – самые завистливые люди на свете, и без твердого руководства склонны к своеволию, – сказал он, – и все же я не могу остаться без них». Но если кто-то по-прежнему желал вернуться в Англию и отказывался идти до конца в их великом путешествии, он предлагал им взять «Мериголд», с которой, по его словам, вполне мог расстаться. Предупредив, что дает им время на раздумье до завтрашнего дня, он продолжил: «Я должен сказать вам прямо: я взвалил на себя немало и понятия не имею, смогу ли осуществить задуманное. Это тяжкое бремя, и в одиночку мне его не вынести». Одна лишь мысль об этом, по его словам, «могла довести до умопомрачения». Другими словами, для успеха ему требовалась их верность. Откровенный тон Дрейка и его смирение перед лицом предстоящей задачи благотворно подействовали на моряков. Желающих принять предложение и вернуться в Англию не нашлось.