Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

Верней, она остается одна, а я – сама по себе. Тень, клубок пыли в темноте. В голове у меня пусто и гулко, только проносятся раз за разом на повторе реплики Якова: «Заигрался в политику… Убили свои же… Высший свет… Когда закончилась война?»

От размышлений меня отрывает бормотание матери. Я тихонько отодвигаю в сторону еще один кожаный саквояж из тех, что она берет с собой в гастроли, и теперь могу видеть ее ноги в шелковых чулках со швом сзади. Она избавилась от туфель и теперь шаталась из одного угла комнаты в другой, спотыкаясь и бормоча что‑то себе под нос.

– И ведь если бы я решилась… Проклятье, я просто не смогу. Возможно, я перегнула… – и прочее и прочее в том же духе.

Мне остается только ждать, когда она уляжется и уснет. Тогда можно будет попробовать выбраться из этой ловушки. Или же ждать до утра. А как я стану добираться до чердака днем? Попалась, глупая подопытная мышь.

Мать звякает стеклом, что‑то журчит и льется. Прекрасно, она решила успокоиться алкоголем. Может, это даже сыграет мне на руку.

– Стареющая… Стареющая, каков мерзавец! Мне всего‑то тридцать шесть… Боже, боже… А где крем?

Она продолжает что‑то мямлить, оттирая с лица косметику перед туалетным столиком, и не стесняясь, громко прихлебывает из своего бокала. Чиркает спичкой, продолжая причитать:

– Стоило выгнать его. Да уж, тогда никаких тебе флейтисток, прохвост. Никакого шампанского. Пойдешь в таперы, как миленький пойдешь. Трам-пара-пам-пам! – Она посмеивается. – Найду другого, постарше. Может быть, даже… Черт! – Стакан с грохотом опускается на столик. Кажется, она плачет.

Я закатываю глаза самым наглым образом. Хорошо быть невидимкой, никто не отчитает за непочтение к старшим. Но тут меня словно пронзает током.

– Магда… Магдонька, доченька моя… – Голос прерывается глухими рыданиями. – Прости, прости меня, грешницу! Это ведь все я! Дева Мария, есть ли искупление?!

Еще час она бессвязно молится, кается, шепчет и заламывает руки. Пока наконец не доходит неверной походкой до кровати и не валится на нее с размаху. Пружины надсадно воют у самого моего застывшего лица. Через какое‑то время сверху доносится громкий и совершенно немузыкальный храп пьяной оперной дивы Регины Тернопольской.

Медленно выползаю наружу, стараясь не издать ни единого звука.

Дверь уже совсем близко, я уже касаюсь пальцами круглой фарфоровой ручки…

– Магда?..

Все пропало. Я не оборачиваюсь, потому что просто не могу, я точно ледяной лебедь на пикнике в парке.

– Магдонька, – сипит мама. – Пришла, с того света пришла повидать меня!

С того света… А ведь и правда.

– Пришла, мама. И еще приду. А сейчас ты спи. Спи…

Я не вижу, но мне кажется, она заторможенно кивает, после чего хмельной храп возобновляется.

Выдохнув, я все же покидаю ее комнату и быстро-быстро семеню по коридору к лестнице на третий этаж.

Уже у люка я замечаю, что мои руки до сих пор стискивают письма от моего адвоката. Что‑то подсказывает мне, что их содержимое меня не порадует.

– Значит, искупление? – цежу я тихо.

Что ж, это легко устроить.

* * *

В бытности призраком я нахожу все больше и больше преимуществ. Из них самое приятное – это человеческая убежденность в том, что гости из загробного мира не лгут. Им уже ни к чему, они все потеряли, у них все отболело. Они возвращаются – если возвращаются, конечно, – только затем, чтобы донести святую правду до живых.

Кое‑какую правду я все же узнала. К примеру, то прелестное обстоятельство, что меня запросто могли оправдать в суде. Вот так, по щелчку пальцев. Адвокат изначально предлагал матери версию самозащиты при попытке Виктора Лозинского обесчестить меня. Он даже собрал несколько примеров подобных дел из разных лет, где к девицам, а иногда и к юношам, применялось самое мягкое наказание, а то и вовсе их миновало. К тому же я была и все еще остаюсь несовершеннолетней, что смягчило бы мою участь до непродолжительного домашнего ареста и обязательного лечения нервов семейным доктором или на водах. Читая это, я не верила своим глазам. Сказки какие‑то: воды, домашний арест, оправдательный приговор… Жаль, у меня на руках нет ответных писем от матушки, в ответ на которые пришла смиренная отписка «воля ваша».

Достать ключ от кабинета и забрать содержимое его сейфа, принадлежащее мне по праву, по-прежнему было самым главным, но теперь мне хотелось большего. Не правды даже – истины.

Я ничего не сказала девчонкам. Они бы не поняли, они бы не поддержали меня в моем риске. Хотя странно, я говорю «они», но Франтишка не в счет. Она скажет все, что ей велит Юлька. Там же в голове ни единой связной мысли, только листва шелестит. Бедная она все‑таки. Вокруг нее из дерева одна мертвечина – доски да мебель.

Итак, ничего путного не сообщив товаркам, я стала готовиться к воплощению своей мести. Для них все было едино – ну хожу я по ночам за бужениной и пирогами, ну ищу что‑то по мелочи, чтобы потом продать за четверть настоящей цены, зато без лишних вопросов. Но когда у меня все было готово, когда настала правильная, подходящая ночь, Юлька все же прихватила меня двумя пальцами за кружевной подол.