Писатели США о литературе. Том 2

Второй недостаток используемого метода внутреннего развития вытекает из первого: писатель оказывается в плену взглядов, манеры поведения и иных свойств героев, становящихся его рупором. Безусловно, это один из способов передачи контрастирующих точек зрения.’Но ведь в жизни редкий негодяй считает себя негодяем, а Лоренс, будучи убежденным поборником справедливости, порой то перекраивает на свой лад образ мыслей и язык своего героя, то выставляет своего персонажа в шаржированном виде, а то и побуждает его к осознанию им самим своего порока, чего бы, несомненно, не произошло без помощи автора.

Приведу пример. Элмер Парсонс, подающий надежды репортер; собирается написать о происшедшем «бунте». Парсонс надеется, что материал удастся продать Ассошизйтед Пресс, и тогда ему светит лучшая работа и благосостояние. Словом, Парсонс хочет и капитал приобрести, и порядочность соблюсти. Вот как он это себе представляет:

«Уже нельзя было опрометчиво прибегать к избитым приемам, что могли бы превратить новый сюжет в затасканный газетный хлам—и тогда не видать ему приличного куша как своих ушей! Хороший репортер излагает факты, и только факты. Отступишь от этой древней заповеди, тотчас превратишься в дерьмо, в обычного продажного писаку, каких Ассошиэйтед Пресс закупает пачками по дешевке».

Дело тут не в том, что думает и ощущает Парсонс, а в том, как он думает й как он это ощущает. Трудно себе представить, чтобы он сам про себя эдак цинично рассуждал. Думаю, что здесь автор в своем стремлении к справедливости, заставил персонаж шаржировать самого себя. И сталкиваясь с этим, читатель чувствует фальшь, а значит, в дальнейшем перестает безусловно верить автору книги.

Предыдущий роман критиковали за то, что его герой, Хэм Тернер, организатор коммунистической ячейки, выписан неправдоподобно, эдаким простаком, неспособным руководить массами. Я, конечно, не специалист в вопросах профессиональных достоинств организатора масс, однако не думаю, что неумелость непременно означает «неправдоподобие». Мне интересно знать, что думает сам автор о своем герое и что он ждет в этом смысле от читателя. Я знаю, что автор симпатизирует герою, и я уверен, что писатель отдает себе отчет в том, что Тернер — простой, способный ошибаться человек, оказавшийся в очень серьезной, тяжелой ситуации, которая неподвластна никому — не только Тернеру. Но может быть, автор считает, что Тернер недалекий человек? А между тем, представители левых относятся к Тернеру с большим уважением. Однако Тернер, кстати, сам видит в себе массу недостатков. Ему свойственно шаблонное мышление... то же можно сказать и о других деятелях левого крыла. Однако еще рано выводить окончательно суждение об образе: особенности метода це позволяют самому автору выражать свое собственное суждение, да и образ героя еще не полностью проявился, поскольку нет еще заключительной части трилогии. Поживем— увидим!

Думается, что вся эта проблема в связи с Тернером возникла в результате стремления Лоренса избежать упрощенного раскрытия образов... Лоренс хочет, чтобы его персонажи отражали все многообразие жизни. И когда это ему удается, получается (по крайней мере }ине так кажется) такой персонаж, как Бернс Боллинг, шериф — образ немудреный, но неоднозначный и достоверный. Если же не удается, тогда из второстепенного персонажа вытягивается еле осязаемая противоречивость, из которой и конфликта-то не разовьешь—и вот, как я уже говорил, готова «мини-кульминация». Это мешает основной линии повествования. Все-таки роман не аналог жизни, и потому второстепенные персонажи не обязательно переосложнять. Ведь переизбыток их заставляет читателя подумать, что городок Реата—просто скопище неврастеников.

Мне кажется все эти недостатки, если их так можно назвать, становятся наиболее очевидными к середине романа, когда Лоренс, если я правильно его понял, пытается драматизировать сумятицу, последовавшую за стрельбой и арестами. Последняя же часть книги значительно собраннее, действие развивается быстрее, больше «непосредственных описаний». Кульминация романа—поистине смела, впечатляюща и замечательно иронична. Хозяева решили немедленно, по возможности без шума, похоронить убитого шахтера, чтобы предотвратить демонстрацию. Однако какая-то блаженная, полубезумная старуха, узнав об их замысле, решает прочесть на похоронах проповедь. Так слух доносится до рабочих, и они направляются к кладбищу, откуда разносятся апокалиптические вопли старухи,—и таким образом демонстрация, задуманная Тернером, все-таки происходит.

Думаю, на многих читателей эта сцена—пусть неровная, замедляющаяся размышлениями разных персонажей, каждый из которых по-своему истолковывает происходящее,—произведет впечатление шока, изумления, точно так же, как это происходит в аналогичных случаях в жизни. И читатели вправе назвать этот эпизод самым сильным эпизодом двух частей трилогии.