Писатели США о литературе. Том 2

Так оно и получилось. Недавно мне довелось прочесть, что моя книга была встречена «взрывом критических восторгов», но на самом деле это было не так. Она действительно получила несколько прекрасных рецензий. Она получила и несколько отрицательных рецензий, но, бесспорно, для первой книги прием был хорошим, а самое приятное заключалось в том, что с течением времени в кругу читающей публики у нее находились все новые друзья. .Тираж первого издания пользовался спросом в течение четырех-пяти лег, затем книга появилась в более дешевом издании «Современная библиотека» и обрела таким образом новую жизнь. Самое же главное заключалось в том, что после публикации книги в 1929 году я обнаружил, что стал писателем. И тут я извлек из нового моего положения первые уроки.

До тех пор я был просто молодым человеком, который больше всего на свете хотел стать писателем и который создавал первую свою книгу, пожираемый мощным пламенем мечты, без которой молодому писателю не прожить, ибо его движет вперед только вера в собственные силы. Теперь положение в некотором роде изменилось. Раньше я был писателем в надеждах и мечтах, теперь я стал писателем на деле. Например, я читал статьи, в которых обо мне говорилось как об одном из «молодых американских писателей». Я был одним из тех, на кого, по словам критика, следует обратить внимание. Моей новой книги ожидали с интересом и с некоторым чувством тревоги. И здесь тоже кое-что добавилось к моему, как романиста, воспитанию. Я научился выслушивать публичные суждения' о самом себе, и это оказалось куда страшнее, чем я раньше себе представлял. Я был смущен, растерян, испытывал смешанное чувство вины и ответственности. Я был молодым американским писателем, на меня надеялись, о моем будущем тревожились: что я еще напишу, получится ли из этого что-нибудь или ничего не получится, много я дам или мало? Будут ли недостатки, которые обнаружились в первой книге, усугублены или я их исправлю? Суждено ли мне стать просто еще одним писателем, не оправдавшим надежд? Или мне удастся преодолеть трудности? Что произойдет со мной?

Все это действительно меня волновало. Вечерами я возвращался к себе домой, оглядывал комнату, видел чашку, из которой утром пил кофе и которая осталась немытой, книги, разбросанные по полу, рубашку, валяющуюся там, где я вчера ее оставил, огромные кипы рукописей и другие вещи, столь же привычные и знакомые, и думал: теперь я «молодой американский писатель», и еще думал, что в некотором роде обманываю своих читателей и критиков, потому что моя сорочка, моя кровать, мои книги выглядели вполне обычно — не неряшливо, а именно обычно.

Но вот новое явление начало исподволь проникать в мое сознание.

Критики начали строить предположения о второй книге, так что и мне пришлось начать о ней думать. Я всегда хотел думать о второй, и тридцать второй, и пятьдесят второй книге. Я был уверен, что способен написать сотню книг и все они будут хороши и принесут мне славу. Но и тут резким толчком я был выведен из состояния безумных надежд и торжествующей уверенности, а очевидный мучительный факт остался. Теперь, когда я действительно написал книгу и они, реальные читатели и критики, которые познакомились с ней, ожидали от меня второй, я столкнулся с ним вплотную. Дело не в том, что я боялся; просто я чувствовал себя так, будто наткнулся на стену, холодную и непробиваемую. Я был писателем. Я жил жизнью писателя; пути назад не было; я должен был двигаться'Вперед. Что мне было делать? После первой книги' должна была появиться вторая. О чем она должна быть? Откуда она появится?

Поначалу эти неумолимые, вопросы, хотя они и заявляли о себе все настойчивее, не слишком беспокоили меня. Скорее, я был озабочен иными вещами, связанными с публикацией первой книги, и, как и раньше, не умел их предвидеть. Прежде всего я не предвидел одного факта, который становится совершенно ясен после того, как напишешь книгу, но который предугадать абсолютно невозможно. Факт этот заключался в том, что книги пишутся не для того, чтобы их запоминать, а для того, чтобы забывать,— это стало вполне ясно. Как только книга пошла в печать, я начал забывать ее, я хотел забыть ее, я не хотел, чтобы о ней говорили или спрашивали меня о ней. Я просто хотел, чтобы о ней перестали говорить и оставили меня в покое. А в то же время я отчаянно жаждал успеха своей книги. Я хотел, чтобы она заняла высокое и достойное место в том мире, в котором я стремился ее видеть,—короче говоря, я хотел успеха и славы, но так, чтобы мне не говорили о них, хотел обрести наконец возможность жить замкнутой, частной жизнью.