Писательская рота.

Наш ротный в последней.

Забегая вперед скажу, что дальнейшая судьба обеих

женщин, так же как и администратора клуба, не выяснена.

При каких обстоятельствах они погибли, никто не знает. Я

видел тогда Кунину и Росину первый и последний раз.

Неизвестно, при каких обстоятельствах погиб и сам

Росин.

Много—много лет спустя в коктебельском доме

творчества ко мне подошла молодая красивая женщина,

приехавшая сюда, к теплому морю, с двумя своими

девочками—подростками. Мне накануне сказали, что это

жена писателя Иона Друцэ. Но я не знал, что это дочь

Росиных. Она надеялась услышать от меня хоть что—

нибудь о судьбе родителей. К сожалению, я мог рассказать

ей лишь то, что уже поведал читателю.

Быстро вечереет. Мы едем какими—то глухими

проселочными дорогами. Первое время еще слышатся

разговоры, шутки, даже смех. Правда, в нем

проскальзывают нотки нервозности и минутного

возбуждения. Но вот мы проезжаем разбомбленный,

сожженный Дорогобуж и все умолкают. Даже Бек не

раскрывает рта. Только мы с Костей словно по инерции

еще обмениваемся изредка случайными репликами.

С наступлением осенней темной ночи на горизонте

возникает и постепенно ширится багровое зарево. Порой

оттуда доносятся звуки далекой канонады. Потом и они

смолкают. Мы едем с погашенными фарами, в полной

тишине, и только на лесных участках от деревьев

тревожно отдается гул мотора. Дорога то и дело петляет, но, судя по компасу, мы продвигаемся на юго—юго—

запад. А зарево становится все обширнее и все ближе —

видимо, оно—то и служит теперь водителю главным

ориентиром.

В какой—то большой, но по—ночному

совершенно безлюдной деревне, словно вымершей, мы

останавливаемся и поджидаем идущие за нами машины.

Однако тщетно. За нами никого нет. Неужто они

заблудились и теперь плутают во мраке? А время идет, и

водитель нервничает: ему приказано достигнуть пункта

назначения еще затемно. Ко всему прочему у политрука, по—видимому, высокая температура — он почти

безучастно сидит в кабине и тяжело дышит.

И мы едем дальше. Одни. Едем долго. Наконец

останавливаемся в каком—то селении, проехав его из

конца в конец: надо все—таки уточнить, где мы.

Фурманский стучится в последнюю избу. Все правильно,

наш водитель молодец! Следующая деревня — конечный

пункт нашего маршрута. До нее рукой подать. Однако

дорога туда плотно забита эвакуируемым на восток

огромным стадом, как выясняется, заночевавшим тут с

вечера. Из—за скопления коров не только проехать —

пройти невозможно.

— Куда вы торопитесь? — ехидничает по нашему

адресу какой—то дед из числа сопровождающих стадо

погонщиков.— Там же, небось, еще с вчера немцы...

Этого еще не хватало! Ведь в ту деревню с минуты

на минуту должны прибыть наши подразделения.

— Пошли, друзья,— говорит Фурманский.—

Необходимо срочно разведать, что тут происходит. Иначе

быть беде.

После недолгих переговоров с хозяевами крайней

избы мы укладываем там на лавку нашего политрука.

Кунин с остальными бойцами остается у пулемета.

Фурманский, Сафразбекян и я устремляемся в сторону

интересующей нас деревни. Надо торопиться—на востоке

уже маячит светлая полоска.

Длинными перебежками вдоль темнеющего

лесочка нам удается быстро приблизиться к цели.

Странно — на горке кое—где огоньки. Неужели в окнах?

Осторожно, крадучись, иногда ползком пробираемся к

огородам злополучного селения. Злополучным оно

оказалось еще и потому, что с севера к нему, как теперь

выясняется, можно проехать и другой дорогой. Уже

начинает светать, и это становится все очевиднее. Как же

быть? Ведь наши могут воспользоваться именно ею.

Впрочем, сначала надо выяснить, кто в деревне. Судя по

силуэтам, там и в самом деле ночует неприятельская

воинская часть: на фоне светлеющего неба угадываются

очертания незнакомых больших грузовиков ("бюссингов", которых я потом, в окружении, повидал немало). Но вот

стали появляться человеческие фигуры. Похоже, что на

взгорке у колодца умываются солдаты. До них метров

полтораста, но видимость еще слабая.

Мы лежим, затаившись в кустах. Фурманский с

биноклем у глаз подозрительно молчит. Но вот он так же

молча протягивает бинокль мне, а сам начинает отползать

в сторону лесочка, кивком приказывая следовать за ним. Я

быстро наставляю окуляры на резкость и впервые вижу

немцев. Я вижу их совершенно явственно. Люди в чужой

форме. Они ведут себя в деревне по—хозяйски уверенно, нисколько не таясь, даже не соблюдая элементарную

осторожность, хотя, расхаживая по горке, представляют

собой отличную мишень. И это особенно злит. Да, именно

злость испытал я тогда в большей мере, чем какое—либо

другое чувство.

Я отдаю бинокль Сафразбекяну и ползу за

Фурманским! Вскоре по шороху сзади догадываюсь, что

Джавад меня догоняет. В лесочке мы наскоро совещаемся.

Итак, наших войск впереди нет. Нет даже боевого

охранения. Никого. В сущности, нет фронта. Вернее, он

почему—то открыт. Но это, как говорится, не нашего ума

дело. Мы же не знаем стратегических соображений

командования. Мы знаем только, что необходимо как

можно скорее перекрыть обнаруженную нами дорогу,

иначе наши подразделения могут угодить прямо немцам в

руки. Решено: Сафразбекян возвращается к полуторке и