Письма. Документы. Воспоминания

Помню, например, даровитый студент Часовников[199] носил приобретенные им карандашные наброски Левитана в виде ладанки на шее, показывая их товарищам, как величайшую драгоценность. В своем обращении с товарищами молодой Левитан был мягким, деликатным и чутким человеком с высокими моральными требованиями к самому себе. Уже в те годы Левитана отличала необычайная требовательность к своим работам и неутомимое трудолюбие. Помню, однажды показывает он мне пейзаж, изображающий поле, усеянное цветами, написанное при ярком солнечном освещении. «Вот, – сказал он при этом, – не могу справиться: яркое солнце, но нет предметов, дающих тень, а солнце без тени передать трудно». Долго он бился над этим пейзажем и, в конце концов, не добившись желаемого эффекта, уничтожил его. Таков был между прочим конец многих работ Левитана, не удовлетворявших его самого. В другой раз он показал мне два полотна, на которых был изображен один и тот же пейзаж с одной и той же точки зрения. Работая над ними одновременно, художник все удавшееся на одном полотне переносил на другое: этот метод работы позволял ему бесконечно совершенствовать свою работу, не теряя ни одной из своих творческих находок. Часто, желая еще и еще раз проверить себя, Левитан обращался за советом к товарищам; так, по поводу этих работ он спрашивал меня, не резко ли взяты в них отношения света и тени.

В конце 80-х – начале 90-х годов мне довелось быть вместе с Левитаном, Аладжаловым, А. Кориным[200] и другими художниками на Волге, в Плёсе. Здесь для меня с особенной очевидностью раскрылись основные качества Левитана как художника: необычайно сильная любовь к природе, колоссальная требовательность к себе и необыкновенно сильная зрительная память. Приведу несколько примеров. По приезде в Плёс наша компания была сначала несколько разочарована – все, что привлекало глаз художника, было давно уже воплощено Левитаном как нельзя лучше. Я, как пейзажист, был в отчаянии. Новые, «не левитановские» мотивы мне удалось найти и выразить только после долгих поисков в моей картине «Заштатный город Плёс».

Памятна мне одна встреча с Исааком Ильичом в Плёсе. Однажды, возвращаясь с этюдов, я увидел шедшего мне навстречу Левитана. Я спросил его: «Как работалось? Удачно ли?» – «Ничего не вышло», – отвечал он хмуро. Я не поверил: такой мастер, и вдруг неудача. Немного помолчав, Левитан добавил: «То, что я видел, чувствовал и остро переживал, мне не удалось передать в этюде». Я еще раз понял, как безгранична была его любовь к природе, как тонко он ее чувствовал и как велика была требовательность его к своей работе. Левитан глубоко, беззаветно любил природу, и главным образом природу средней полосы России. «Какая всюду нас окружает красота! Какое величие!» – говорил он.

Любовь к русской природе во многом определила и литературные симпатии художника. Так, например, я помню, как он вместе с Архиповым и Нестеровым зачитывался знаменитым романом Мельникова-Печерского «В лесах и на горах»[201], восхищаясь поэтичными картинами русской природы и старинного русского быта.

Меня всегда поражала богатая зрительная память Левитана. Как-то раз зимой у Архипова в Москве собралась наша компания художников. Была прекрасная лунная ночь, и все решили пойти прогуляться в Сокольники. Окружающий пейзаж был необычен: над нами раскинулось необъятное темно-синее небо, ярко мерцали звезды, свет луны заливал деревья, и в этом ярком свете причудливо вырисовывались раскиданные мельничные жернова (здесь были склады мельничных жерновов Губонина). Через несколько дней, зайдя к Левитану, я был поражен, увидев у него уже готовый эскиз этого ночного зрелища[202]. По точности передачи, тонкости и живости работа производила впечатление написанной с натуры. Таким образом, любовь к природе, требовательность к себе и исключительная зрительная память – таковы характерные черты Левитана, как художника.

Хорошо помню Левитана и преподавателем Училища живописи, ваяния и зодчества, где он вел класс пейзажной живописи. Я часто бывал в то время в его мастерской, нередко и он заходил за мной после занятий, и мы вместе шли к нему в мастерскую. К своим обязанностям преподавателя Левитан относился с исключительным вниманием и добросовестностью. Ученики любили его и уважали. Очень часто весной и осенью уезжал он с ними на этюды по самым различным местам Подмосковья. В некоторых случаях, когда по каким-либо причинам работа на натуре была невозможна, Левитан устраивал в классе подобие уголка природы – ставились елки в кадках, раскладывалась вата, имитирующая снег, окно затягивалось цветной бумагой (верх окна – розовой, низ – синей). Иногда Левитан приносил в мастерскую живые цветы. Помню пышные розовые азалии в горшках на фоне серого поля (эта постановка была отлично написана тогда Сапуновым). В своем преподавании Левитан всегда руководствовался желанием сохранить творческую индивидуальность каждого ученика, что было, впрочем, вообще в традициях нашего Училища.