Письма из Лондона

– То, что случилось с собором, ужасно. Те, кто стоял здесь, смотрел на него, согласятся с этим. Но в ту ночь погибло пятьсот человек, а может, и больше, сотни потеряли свои дома. Кажется, все готовы говорить об одном только соборе. Но я бы сказал, что смерть всех этих людей еще хуже. Я что хочу сказать: церковь мы сможем восстановить. Но мертвого к жизни не вернешь, ведь верно?

– Я буду о них говорить. Я имею в виду, о людях. Я напишу о них в моей статье.

Он кивнул, с трудом проглотил слюну, а потом, отвернувшись, провел рукой по лицу.

– Нам нужно на похороны, – сказала Мэри мягким и необычно робким голосом. – Это на кладбище, мимо которого мы проходили на пути сюда?

– Да, на Лондон-роуд. Назад по тому пути, которым вы пришли.

– Могу я узнать ваше имя? – спросила Руби констебля.

– Джон Стивенс.

– А могу я процитировать ваши слова, констебль Стивенс? Ваши слова о людях, которые погибли, – об этом. Все, что мы публикуем, должно получать одобрение в Министерстве информации, – добавила она, чувствуя его неуверенность.

– Ну, ладно тогда, – сказал он после долгой паузы. – Я это сказал. Зачем же теперь отказываться?

Они поблагодарили его, пожали ему руку, и на пути к машине Руби снова и снова повторяла про себя его слова – не хотела забыть или как-то переиначить. Как только они сели в машину и Мэри развернулась, чтобы ехать на кладбище, Руби вытащила свой блокнот и записала слова полицейского. Фотографии Мэри станут хребтом статьи, а слова констебля – ее живым сердцем.

Найти место похорон не составляло труда – они просто следовали за потоком людей в черном, идущих вдоль дороги. Мэри припарковала машину прямо за воротами кладбища, встав в один ряд с десятком других машин, остальную часть пути к месту похорон они прошли пешком.

Увидев камеру в руках Мэри, один из полицейских направил их на площадку, где собрались другие журналисты. Некоторых Руби знала в лицо – встречала их на брифингах Министерства информации. Они кивнули друг другу, но не стали вступать в разговор.

Они стояли на расстоянии в несколько ярдов от могил – четырех уходящих в бесконечную даль траншей, параллельных друг другу и такой же глубины, что и ширины. Государство санкционировало эти массовые похороны – массовое погребение, если уж говорить беспощадно честно – в качестве меры против распространения болезней, но еще и для того, чтобы избавить людей от расходов на похороны их близких. Негласный факт обезображивания погибших пожаром до неузнаваемости тоже при принятии решения наверняка был учтен.

Высокие должностные лица заняли свои места, когда подъехала колонна грузовиков с простыми, укрытыми брезентом гробами. Один за другим гробы стали опускать в траншеи. После ста пятидесяти Руби прекратила счет.

Епископ Ковентри, облаченный в великолепные церковные одеяния, произнес несколько слов, которые унес ветер. Потом другой церковнослужитель прочел двадцать третий псалом[9]. Ни музыки, ни гимнов. Только отдаленное урчание в высоте: два истребителя, словно зоркие орлы, описывали над ними круги. «Чтобы фрицы не разбомбили похороны», – прошептал кто-то.

Когда служба закончилась, скорбящие стали подходить к траншеям: молча устанавливали венки на кромке или бросали одинокий цветочек – чаще всего бумажный – на грубую, ничем не украшенную поверхность внизу. Вскоре могилы были засыпаны последними дарами.

Руби согласилась, что запрет Кача интервьюировать скорбящих был обоснован. Многие из них, судя по их виду, все еще находились в состоянии шока, кто-то был весь перебинтован, кто-то пришел на костылях. Она, как и другие журналисты, во время церемонии встала позади всех, и только когда скорбящие рассеялись, отправилась на поиски подруги.

– Пора нам возвращаться, – сказала Мэри. – Мне не нравится идея прокладывать себе путь по Лондону во время затемнения.

Они остановились у придорожного кафе у Дэвентри, пообедали жирными сосисками, запеченными в булочках, и выпили терпкого чая.

– Я вот думаю…

– Ой, не надо, – пробормотала Мэри.

– Ты уж сначала выслушай вопрос. Почему ты не носишь с собой сумку со всякими фотографическими штуками? У тебя всегда одна только камера. А где твои съемные объективы и прочие ценности?

– Я этим не пользуюсь. Если уж говорить чистосердечно, я не ахти какой фотограф.

Руби закатила глаза.

– Возражаю. Не забывай – я ведь видела твои фотографии.

– Спасибо. Я имела в виду, что я плохо разбираюсь в фотографии, в ее технической стороне, пожалуй, так нужно сказать. Я знаю, как работает моя камера, и я могу заставить ее делать практически все, что мне требуется, но по части всяких вспышек, объективов и прочих штук я полный профан. И вообще, в чем смысл телеобъектива? Мне нужно находиться рядом с человеком, чтобы его сфотографировать.

– Достаточно близко, чтобы увидеть белки его глаз?[10] – сказала Руби, рассмеявшись.

– Да, что-то в этом роде. – С этими словами Мэри взяла камеру со стола и сделала три снимка Руби – щелк, щелк, щелк. – Это тебе. Чтобы было что отправить домой.