Письма из Лондона

Хуже всего, что он не принял ни одного ее предложения и ограничил ее поле деятельности женской страничкой, которую учредил в конце журнала. Что же касается ее редакционной работы, то любые существенные исправления, которые она вносила в статьи Питера или в работы все более и более консервативных авторов, заполонивших страницы журнала, с ходу отвергались.

– Теперь, когда объем журнала сократился до шестнадцати страниц, – говорил он на летучках, – у нас просто нет места для той легковесной ерунды, которую любил Кач.

– А в какую категорию попадает «женская страничка»? – спросила Руби в первый раз, когда они разговаривали на эту тему. – Я предполагала, вы сочтете ее слишком маловажной для нашего нового серьезного журнала.

– Мы ее оставили в чисто рекламных целях, не больше. Больше всего мне бы хотелось убрать ее на время, но тогда что будете делать вы с Нелл?

В особенности недоброжелателен он был по отношению к Нелл, которая все чаще и чаще говорила, что собирается уволиться:

– Меня удерживают только опасения, что на новом месте будет не лучше. Если я уволюсь, Министерство труда наверняка отправит меня туда, где будет еще хуже. Шить парашюты, скорее всего, или наполнять взрывчаткой снаряды.

Они пытались вместе смеяться, потому что фиглярство Найджела иногда было забавным, в особенности, когда он кричал по телефону на какого-нибудь несчастного.

– Я начала вычеркивать дни в настенном календаре у меня дома, – призналась Нелл к концу октября. – Мы уже пережили шесть недель с Найджелом. Если Кач вернется в начале декабря, значит, половина этого кошмара уже позади.

– А если после его возвращения все останется так, как сейчас? – спросила Руби.

– Тогда я пойду работать на завод боеприпасов. Но я уверена, он вскоре вернется, а когда вернется, он все приведет к норме. Не вешай голову, Руби.

– Не вешай голову, Нелл.

Руби изо всех сил пыталась сотрудничать с Найджелом. Она сводила свою правку к минимуму. Она старалась, как могла, проявить свою точку зрения в статьях, которые попадали на ее стол, и многие из них были такими нелепыми и непродуманными, что скорее походили на сатиру, чем на серьезные материалы для публикации.

К концу октября он свела свою работу к роли корректора, который исправляет опечатки, но не более. Найджел наотрез отказался позволить ей сопровождать его к наборщикам или печатникам, а когда она стала возражать, говоря, что всегда сопровождала в таких случаях Кача, Найджел сообщил ей, что женщины там не приветствуются, и на этом поставил точку. Насколько она знала, вероятно, так оно и было, но это все равно ранило.

Что касается обложек, то при Найджеле они стали даже одиознее, чем статьи в журнале. Кач настаивал на том, чтобы оформление обложки было привязано к одной из статей, а фотографии, которые они использовали – всегда только фотографии, а не рисунки, – при Каче выбирались по своему качеству, а не по способности шокировать читателя.

Их первый выпуск с Найджелом за рулем журнала знаменовал резкий отход от их обычного направления. На обложке сияла крупная фотография двух загримированных танцовщиц печально известного Уиндмиллского театра[18], обрезанная так, что остались только их головы и очень глубокие декольте. Такая композиция создавала иллюзию, будто женщины совсем голые, что не исключалось на самом деле, поскольку «Уиндмилл» славился своими рискованными живописными сценами. Статья же по контрасту критиковала этот театр и другие ему подобные и называла их оскорблением «истинным британским ценностям».

Руби чуть не стошнило, когда прибыл сигнальный экземпляр. Она не стала разговаривать с Найджелом в присутствии всей редакции, а пошла следом за ним в его кабинет, швырнула сигнальный экземпляр на его стол, собрала все свое мужество и высказала все, что думает.

– Это самая лицемерная куча дерьма, какую я видела, и вы это знаете. Как вы могли? Кач будет в ужасе.

– Выбирайте слова, Руби.

– Да бросьте вы! Эта обложка – одна из самых непристойных фотографий, какие я видела! Но я бы не стала возражать, если бы вы подобрали к ней приличную статью. Что-нибудь, объясняющее, почему «Уиндмилл» так популярен. Или что представляет собой работа танцовщицы в этом театре. Мало ли тем! Но тут сплошные обличения – словно Освальд Мосли[19] написал.

Он даже не дал себе труда посмотреть на Руби, предпочтя разглядывать грязь под ногтем своего большого пальца.

– Можете уволиться, если не нравится.

– Могу, но не для того, чтобы оставить журнал в ваших руках. Кач скоро вернется, и все станет так, как было. Вам должно быть стыдно – воспользоваться…

Его лицо покраснело, но глаз он не поднял.

– Что тут может быть стыдного? Мне дали шанс показать, кто я такой, и я собираюсь воспользоваться этим шансом по максимуму.

– Вам повезет, если Кач по возвращении не укажет вам на дверь, когда увидит, во что вы превратили «ПУ».

– Сомневаюсь. Он увидит, как прекрасно я руководил журналом, и будет мне благодарен. А теперь, если вы не возражаете, у меня работа. И закройте дверь, когда выйдете.