Письма из заключения (1970–1972)

Вы только отчасти правы, услышав в моем письме голос разгневанного человека. Цитирую письмо Б. к Г.[153] На память и очень приблизительно. А всерьез, Марик, меня задела за живое фраза о том, как можно нынче и как НЕ можно писать (отчасти, я думаю, и как должно и как НЕ – а это уж совсем никуда не годится!). Я усмотрел в этом, помимо прочего, и приверженность предрассудкам – преувеличенным представлениям о силе античных литературных традиций, которых, по-моему, не существует вовсе или почти не существует. Остаюсь и после твоих объяснений при мнении, что многие книги Библии имеют жанровую завершенность, что традиция эта более сильна именно сейчас, что в «Иосифе…» главное не описание, а понимание, расширенное толкование, если угодно, что античные «описания», возможно, составляют неизъяснимую прелесть для читающих в оригинале, но нам с тобой негоже притворяться «влюбленными антропосами», что романическая и притчевая канва Писания сыграла не меньшую роль (эстетическую именно, не еще какую-нибудь), нежели самое ценное в античной словесности – трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида. И на этом, наверно, следует оборвать полемику: лучше будет, если мы доверимся не скорописи, а доверительной беседе, которая, конечно же, не за горами. Еще лучше – если мне удастся все сказать во второй части «Выбранных мест», написать которую в последнее время лелею надежду. Но не в эти восемь месяцев, очевидно.

В 9-й книжке «Вопросов философии» Валерий Мильдон, мой однокурсник, написал статью, в которой упоминается отношение к слову Толстого и Достоевского. Интересно, как «антиэстетизм» первого оборачивался в практической работе скрупулезностью, а у Достоевского, после его утверждения, что «красотой спасется…» – быстрота и небрежение собственно к средствам. Во всем остальном статья, по-моему, беглая. Во всяком случае, во все время чтения не вспоминаешь ее названия о «мире переживаний» в л-ре. Прочел на этой неделе Ивлин Во – с интересом, особенно «Пригоршню праха». Смешно сказать, но я с интересом жду публикации последнего романа Ремарка. Мне вообще хочется выбрать время для перечитывания былых «властителей дум» – от Ремарка к Кронину и Уилсону, – пока не дойду до Драйзера. Вообще, кажется, пора перечитывать и перечитывать, но жадность не позволяет – приходится читать.

Я тебе благодарен за пересказ романа А.И.[154] На двух его предыдущих романах лежала печать (огорчительная) публицистической нервозности, ощущение откровенного запала непубликующегося. Это все по-моему, как по-моему и то, что это все же не вредило гениальным страницам – сцене в зоопарке, особенно. Что касается рукоплесканий «Мол. Гвардии» – боюсь, ты прав. Это чувствовалось особенно в его статье в «Литературке» о языке и во многом другом. Та же гениальность снимала этот мотив – реакционный, если не побояться слов, – даже в «Ив<ане> Ден<исовиче>». Жду твоих писем и обнимаю тебя.

Илья.

Юрию Дикову

3.10.1971

Дорогой мой Юра!

‹…› Романтизм, говоришь? То бишь – романтика? Я бы сказал, наиболее привлекательный способ научить любить сукина сына за то, что он страдает. Способ весьма привлекательный: кто из нас не мерзавствовал и кому при этом не хотелось доказать, что это делается из высших, недоступных-с побуждений?! Нового я тут мало что сказал в сравнении хотя бы с досточтимым пэром и сэром Расселом. А вот некто Лазарев в журнале «Вопросы философии» сказал, кажется, и что-то новое. Он сказал (или лучше: дал понять…), что романтизм есть реакция поражения позитивизма, грубого атеизма Просвещения. Реакция тоже не желающая себя компрометировать религиозностью, но воленс-ноленс стремящаяся к новым трансценденциям. В этом, между прочим, он усматривает основной источник современных теоретических антиномий. Прочти, голубчик, по пути от ст. «Пл. Революции» к ст. «Рязанский проспект» – советую.

Я здесь, как бы в подтверждение вышеупомянутых рассуждений прочел книжку Парни «Война Богов», набираясь от страницы к странице отвращения. Может, оно так и следовало когда-то пройти через этап атеистического капустника по методическим рекомендациям «Науки и религии»? Не знаю, не знаю – но грустно и в почтенной старине натолкнуться на площадной жанр. Впрочем, не подумай, что что-то изменилось в моих собственных антиномиях. Мистической отваги во мне нет по-прежнему, сочинять видимость лица прозрения не стану.

Я тебе благодарен, мон фрейнд, за внимание к моим стихам и серьезный тон, с которым ты говоришь о них. Это мне сейчас паче хлеба и воды. Хотелось бы оказаться в самое ближайшее время достойным твоего участия. Но в самое ближайшее время у меня не предвидится времени (свободного). Ладно. Только бы в будущем не согнуться под грузом свободного времени, не прожить, как в былые десятилетия, в качестве буриданового осла. Эх, кайонес, как говорил Хемингуэй.

С тем я тебя целую, оставаясь в вечной нерушимой дружественности.

Илья.

Семье Зиман

3.10.71

Братья и сестры!

Учители и учительницы!

Дорогие мои друзья!