Письма к ближним

– Ах, это нечто такое огромное по значению, такое важное! Я прямо была изумлена, чего можно достигнуть этим Arbeiterversicherungsgesetz. И в такой короткий срок, вы не поверите, что все немцы теперь или почти все застрахованы от болезней, от несчастных случаев, от старости, то есть почти от всех бедствий, какие их могут постигнуть. Застрахованы, конечно, бедняки: люди богатые, те застрахованы своим богатством, но какая это могучая поддержка для бедняков!

Я попросил княгиню рассказать подробнее ее наблюдения. Оказалось, она видела близко немецких рабочих и поселян и расспрашивала их; к сожалению, они с иностранцами скрытны. Она осматривала их жилища, больницы. Подробностей она не знает, знает только, что во всей Германии лет около пятнадцати действует государственный закон, по которому каждый заболевший рабочий, или выбитый из колеи каким-нибудь несчастьем, или сделавшийся инвалидом от старости, получает или временную поддержку, или пенсию, причем эта пенсия так рассчитана, что составляет лишь известную часть необходимого для жизни бюджета. Другую часть рабочий должен сам добыть: это представляет импульс для его дальнейшей деятельности. По наблюдениям княгини, закон этот необычайно поднял и благосостояние народное, и дух народный. В Германии исчез этот вечный кошмар, гнетущий обездоленные классы в других странах, исчез этот подлый страх очутиться на улице, ужас голодной смерти. Хоть маленький, хоть половинный заработок обеспечен во всяком случае – для всякого желающего честно работать. Страховые кассы размножились чрезвычайно и собрали огромные капиталы; на них устраиваются, кроме выдачи пенсий, хорошие жилища для рабочих, больницы, санатории, богадельни и множество других учреждений. Просто сердце радуется, до какой степени бедняки счастливы и как они благословляют этот благодетельный закон.

Я спросил княгиню, чем я собственно могу служить ей в данном случае.

– Ради Бога, поддержите у нас эту идею… Дайте ей громкую известность…

Я улыбнулся, и, должно быть, несколько криво. Княгиня поспешила снова в восторженных выражениях повторить, как все это важно. Ведь этот страховой капитал – фонд народный, что cheville ouvrière, на которой держится весь груз бесчисленных нужд народных. Ради Бога!

– Что же я могу сделать? Написать статью?

Княгиня вздохнула грустно.

– И не одну статью, и не ряд их. Это вопрос огромный. Решительно необходимо, чтобы наконец обратили на него внимание.

Мы помолчали.

Я подумал с глубоким сокрушением: как это, однако, все нечаянно у нас и все необеспеченно. Вот женщина достойная, княгиня, жена генерала, уже старуха, очевидно, с обширными стародавними связями в свете. Если бы речь зашла о протекции какому-нибудь юноше или проведении какого-нибудь личного дела, у нее нашлось бы множество людей, к которым она могла бы обратиться. Но как речь зашла о деле общественном, о народном интересе, ей не к кому обратиться, как к простому журналисту, человеку без титулов, без связей, без всякого влияния. И я вспомнил, что это не в первый раз ко мне обращаются с общественными темами разные титулованные господа и генералы: «Напишите то-то», «Отметили бы это». На меня всегда эти просьбы производят неприятное впечатление.

– Простите, княгиня, – сказал я. – Я никак не могу вам обещать сколько-нибудь заметной поддержки. Я очень сочувствую вашей идее, – не столько ей, сколько одушевлению, с каким вы ее приняли, и вашему горячему состраданию беднякам. Но что могу я, что можем мы, журналисты, поделать с вопросом столь государственного значения? У нас в распоряжении только перо и капля чернил. У вас же есть обширный круг знакомства в свете, есть, несомненно, многие люди, глубоко вас чтущие и влиятельные. Вот в какую область следует перенести ваше прекрасное одушевление…

– Ах, вы не знаете…

<…>

Дальнейшей – интересной, но невеселой беседы нашей я приводить не стану.

Прощаясь с княгиней с тем, чтобы скоро увидеться снова, я спросил ее об ее обществе, устроенном для бедных девушек, о погибшем журнале.

– Что касается общества, я вышла из него. Причина та, что туда в качестве распорядительниц нахлынули молодые дамы… несколько иного настроения, чем мое, иного склада мысли. Очень милые и одушевленные добрыми целями, но других идей. Мне показалось, что нужно уступить им место.

Эту деликатность я понял и согласился, что так действительно лучше.

– Что касается журнала, то… – Княгиня сделала грустный жест.

Милостыня без милосердия

Я дал слово княгине Щербатовой собрать, какие мне доступны, данные о государственном страховании и написать о нем статью или ряд их. Не успел я заняться этим вопросом, как она скончалась… Так как мне в некотором смысле как бы завещано это предсмертное волнение благородной женщины, то мне хочется теперь же, не откладывая в долгий ящик, выполнить хоть часть того, о чем она просила. Может быть, кто-нибудь поддержит в печати и обществе мысль, о которой когда-то, лет 10–15 назад, много говорили в журналах. Поговорили и, по обычаю нашему, замолчали.