Письма к отцу

После твоей смерти в школе изменилось абсолютно все. Ты не работал директором около пятнадцати лет, но рушилось все на глазах у меня, не видящей и не знающей тебя-директора. Меняли парты – их больше не красили синей краской на субботниках, парты создавались сразу деревянными – нельзя было ни соскоблить краску, ни поделить синей ручкой пространство с соседом. Меняли учителей – физрука с обслюнявленным свистком заменили на толстую, неуклюжую преподавательницу, которая заставляла всех вертеться на брусьях, бегать стометровки, отжиматься и бросать мяч, но при этом не подавала никакого примера – тяжело дышала, добравшись до спортзала. Когда-то ты уволил ее из школы за профнепригодность. Она меня оскорбляла – думаю, просто так, за то, что ты был таким, каким был ты, а она – такой, какой была она. Мне пришлось тяжело с этой учительницей, но я не виню тебя ни в чем. Я виню систему, где школа становится тюрьмой, а у меня – тоскующей по тебе – не появляется никакого выбора, кроме как начать унижать уродливую учительницу по физкультуре. Я делала это – грубила ей. Она спрашивала: «Что бы твой отец сказал на то, как ты себя ведешь, хабалка?» Я отвечала: «Не твое дело». И до сих пор уверена в том, что – не ее.

Знаешь, я бы хотела, чтобы ты однажды пришел в эту школу, где был лучшим из директоров. Чтобы подошел к этой толстой учительнице и сказал: «Моя дочь – самый честный и милосердный человек на свете. Если она не хочет вертеться на брусьях – значит, она не хочет вертеться на брусьях. Она не хабалка – хабалки вы все, неудачливые учительницы провинциальной школы, ненавидящие детей, ненавидимые детьми, паучихи, упивающиеся властью; вас будут вспоминать с содроганием долгие годы после того, как ваше тело окажется засыпано землей, и вам будет тоскливо, страшно, одиноко – в том небытии – моем, вашем, нашем с вами – небытии, похожем на вашу одинокую юность, зрелость и старость. Мне очень вас жаль. И мне жаль, что меня не было рядом, что я ее от вас не защитил». Но, конечно, ты так не скажешь. Потому что ты никогда не баловал своих детей вниманием и никогда не заступался за них перед взрослыми – они должны были уметь постоять за себя сами. Но если бы я тогда знала, что кто-то из взрослых сможет оказаться на моей стороне (и даже захочет это сделать), я бы не сдерживалась, не плакала и не жалела себя.

Сегодня я взрослая. Сегодня я – всегда – на стороне детей. Озлобленных, грустных, не желающих оставаться наедине с суровой реальностью, а также – с классной руководительницей, ее глубокими морщинами, густыми тенями на веках и пятнами дешевой губной помады на щеке. Она разряжает пустоту фальцетом: «Ты учиться пришла или с мальчиками смеяться?», «Кому ты такая нужна будешь, неумеха!», «И тебе не стыдно?», «Сменила бы прическу, замухрышка», «Вы самый худший класс!», «Давно таких идиотов не встречала!», «Заткнулась, камчатка!», «Рты позакрывали немедленно!» Ты приоткрываешь дверь, ведущую в кабинет. Она – прости, папочка, за штамп – расплывается в улыбке. Показывает передние зубы, на одном из них золотая коронка, на втором – серебряная. «Добрый день, проходите, пожалуйста, вы к нам?» Ее колени дрожат – она смотрит то на тебя, то в пол. Она знает, что ты все слышал, и чувствует, что ты не позволишь ей так обращаться с детьми. Она получит выговор, а возможно, ее даже лишат премии – те пятьсот рублей, добавленные к пенсии, иногда спасали ей жизнь. Она шумно сглатывает слюну. Класс с интересом наблюдает. Ты решаешь не отчитывать ее при всех и выходишь из кабинета, молча кивнув – не ей, но классу.

Глава шестая Газеты

Каждое утро ты покупал газеты в киоске. Киоск находился неподалеку от нашего дома, на соседней улице. Туда можно было дойти по незаасфальтированной дороге мимо одноэтажных частных домов. Около ларька находилась единственная в районе церковь – она звонила колоколами, ею очень гордились и очень ее любили. В киоске работала женщина, которая гордилась тем, что ты к ней ходишь, она очень тебя любила. Мне даже казалось, что она флиртует с тобой. Но, знаешь, почему-то все женщины с тобой флиртовали – ты оказывал какое-то невероятно обаятельное влияние на всех женщин (по крайней мере, на тех, что встречались мне, когда я находилась рядом).