Письма к утраченной

Синяк Стеллы, подобно экзотическому цветку, каждый день встречал новым оттенком. Скула продолжала набухать и после падения, пока не сделалась плотной, пока кожа не натянулась до отказа, пока не заплыл глаз. Стелла использовала для маскировки пудру, так и этак пристраивала очередную найденную Адой шляпку – но в результате лицо выглядело только еще более устрашающим. Не желая выдерживать любопытные взгляды и отвечать на досужие вопросы, которые неминуемо будут заданы доброжелателями, Стелла сидела дома.

Нэнси больше не появлялась. Может, она тогда и не ради письма приходила, может, не было никакого письма? Вопрос бился в голове, как птичка в комнате с задраенными окнами – то исступленно, то, словно потеряв надежду найти выход, беспомощно и жалко, еле трепеща крылышками. Запертая в мрачном приходском доме, вынужденная обходиться без воздуха, что особенно тяжело было в эти душные, знойные августовские дни, Стелла казалась себе съежившейся до размеров собственной души. Так было в худшие времена, в период блицкрига. Люди тогда, чуть что, прятались в подвалах, люди свыклись с подземельями, выучились терпеть, пока не объявят отбой воздушной тревоги.

Чарлз никак не упоминал о том, что Стелла мысленно называла «непотребством», но его отношение к жене претерпело значительную метаморфозу. В оставшиеся от отпуска дни муж демонстрировал заботливость, даже нежность – хотя видно было, с каким трудом он переступает через себя. Он словно вздумал начать с чистого листа, словно решил, что, выказывая абсолютную нормальность, может убедить жену: все прежнее она выдумала или увидела во сне. И при том Чарлз выглядел чрезвычайно самодовольным. Наконец-то он утвердил свои права над ней. Кому-то что-то доказал.

Молился он чаще и дольше, чем обычно. Религиозный пыл уступил место вдумчивости. Чарлз требовал, чтобы Стелла молилась вместе с ним, чтобы тоже стояла на коленях, прежде чем забраться в кровать. Крепко, до боли стискивая ей руку, он просил Бога избавить их обоих от страстей человечьих, от искушений плоти – будто это Стелла осквернила его.

Много времени Чарлз тратил на подготовку заключительной воскресной службы. Стелле он важно сообщил за воскресным завтраком, что темой выбраны любовь и прощение. Во время войны эти чувства приобретают особую значимость, продолжал Чарлз, он построит проповедь на послании святого Павла к коринфянам.

– Оно звучало на нашей свадьбе, – глухо молвила Стелла. – Из уст Питера Андервуда.

– Верно, – рассеянно кивнул Чарлз. – А я и забыл.

Само собой разумелось, что Стелла в церковь не пойдет – эту тему не обсуждали, синяк говорил сам за себя. Убирая посуду после завтрака, Стелла гадала, заготовлены ли уже у Чарлза причины ее отсутствия, о которых, конечно, станут спрашивать. Услышав, как за мужем хлопнула входная дверь, Стелла бессильно опустилась в кресло, уронила голову на скрещенные руки.

Только десять утра, а она уже раздавлена невыразимой усталостью, и перспектива подняться, продолжить движение по кругу – мыть посуду, застилать кровать, дышать, жить без Дэна – представляется кошмарной. Вскоре от соприкосновения с руками запульсировала болью щека, и Стелла повернула голову, чтобы лечь на сцепленные руки другой щекой.

И тут она увидела его.

Может, она задремала, и Дэн ей пригрезился. Или бредит. Или измученный мозг выдал ей самую желанную картинку – так путникам в пустыне видятся рощи с фонтанами. Дэн приложил ладони к оконному стеклу, заслоняясь от света, всматривался в кухонный полумрак. Стелла выпрямилась, заморгала, потерялась между тремя гипотезами, и в этот момент Дэн увидел ее, захлопал ладонями по стеклу.

– Стелла!

Мгновенно она вскочила, метнулась открывать заднюю дверь, запертую со вчерашнего вечера. Дрожь мешала справиться с задвижкой. Но вот дверь отворена, и Дэн стоит на пороге, и обнимает Стеллу, и целует ее губы, глаза, распухшую, синюшную щеку.

– Господи, что случилось? Он тебя ударил?!

Она не хотела говорить об этом, по крайней мере сейчас, когда нужно было задать столько куда более важных вопросов. Не хотела портить эти первые после разлуки поцелуи. Стелла вцепилась в воротник кителя, притянула Дэна к себе, припала к его рту, как умирающий от жажды припадает к воде, а задыхающийся – к кислородной маске. Прервав поцелуй, спросила:

– Откуда ты взялся?

– Я же писал… Разве Нэнси не передала мое письмо?

Стелла покачала головой. Дэн покрывал поцелуями ее лицо.

– Мне дали неделю на ферме.

– На какой ферме?

– Ну, так принято называть специальные дома… вроде санаториев. Туда нашего брата отправляют, когда видят: еще немного – и он съедет с катушек. В общем, это загородный особняк, с дворецким и сотрудницами Красного Креста. От них там не продохнуть. Я сбежал.

Стелла мягко отстранилась и впервые внимательно посмотрела на Дэна. На дорогом лице появились носогубные складки, причем глубокие – раньше их вообще не было, щеки запали.

– Ты болен?