Письма мертвой королеве (СИ)

— Когда слишком много мудрости — это тоже скверно, — негромко вымолвил Мимир. — Излишняя мудрость распирает голову изнутри, все время алчет новых знаний и новых откровений, пожирает сама себя. Люди и боги стремятся прильнуть к источнику мудрости, единственному в Девяти Мирах, но никто не задается вопросом, бьет ли где-нибудь источник глупости…

— Но если так рассуждать, то любой ручей и любая река должны считаться именно им. Источником глупости, — осторожно, словно ступая по тонкому льду, предположила Рататоск.

— В своей великой мудрости любой умник способен обмануться… особенно если убедить его в том, во что он сам готов поверить… — подхватил Слейпнир. — Мудрая рыбка глупеет в простой воде… ведь так?

«Может, поэтому всемудрейший Один не пьет ничего, кроме медовухи? — гыгыкнул пребывавший в звериной ипостаси Фенрир. — Мудрость растерять опасается?»

Слейпнир молча пнул сводного брата в копчик.

— Вы бы о другом подумали, — перебил великан. — Вёльва скажет, мир изменится. Может, к лучшему, может, к худшему, но изменится. Он не будет таким, каким мог бы быть. Из-за вас. Вам отвечать, если что. И долго-долго жить, всякий день помня, что именно вы сделали мир таким, каким он стал.

— Но мы ведь не хотим ничего дурного, — возразила Рататоск. — Мы просто хотим помочь.

— Никогда еще на моей памяти искренне желание помочь кому-либо не доводило до добра, — хмуро заметил Мимир. — Впрочем, совет я вам дал, а запретить совершать собственные ошибки не в силах, — поднявшись, он грузно прошагал в дальний закоулок грота, где стояли несколько плетеных коробов. Открыл ближайший и достал из него кувшин грубоватой лепки, с высоким горлышком, толстым туловом и кривоватой ручкой.

— Делать-то тут особо нечего, а руки-то занять надо, — несколько смущенно пояснил он, вручая плод своих трудов Слейпниру. На круглом бочке кувшина были старательно выдавлены две руны, «манназ» и «лагуз». — Вы Гюльве-то первую попавшуюся под руку плошку с болотной жижей под нос не суйте. Для них, чародеек…

— Форма порой важна более содержания, — догадался Слейпнир. — Она должна верить, что это — ваш дар. Спасибо вам, достопочтенный Мимир, — он поклонился, и Рататоск поняла, каких усилий это стоило высокомерному отпрыску Локи. Слейпнир мало кого признавал достойным своего уважения, разве что Одина и леди Фригг. Собственного хитроумного и взбалмошного родителя, то ли отца, то ли мать, Слейпнир справедливо полагал источником всех мирских неприятностей. — Мы не позабудем ваших мудрых наставлений и будем поверять ими наши деяния… Фенрир, здесь тебе не твой трактир, чего разлегся? Вставай, пойдем.

Рататоск поймала себя на том, что совершенно не хочет никуда идти. Ей нравился и убаюкивающий плеск волн, и мерцание отраженных солнечных зайчиков на камнях, и неторопливое, но неизменное, как путь солнца и луны в небесах, кружение рыб в источнике. Сейчас она охотно бы согласилась провести так столетие-другое: привалившись к теплым камням и созерцая мерные извивы полупрозрачных рыбьих хвостов…

Фенрир ухватил ее клыками за подол килта и поволок за собой, как муравей — дохлую гусеницу. Она даже попрощаться с Мимиром толком не успела.

Над морем горел и плавился закат. Малиновые, золотые и синие тона перетекали друг в друга, волны с шипением набегали на берег и с неведомых высот слетел, медленно вращаясь, огромный ясеневый лист размерами не меньше десятка составленных воедино человеческих ладоней. Лист был темно-зеленый, с багровыми прожилками и яркой каймой желтизны. Рататоск невесть зачем подняла его за обломанный черешок, еще упругий и свежий. Слейпнир в некотором недоумении разглядывал кувшин, перекинувшийся человеком Фенрир обрадованно заявил:

— Ну, теперь-то конец мытарствам? Стоило за столько лиг бродить, чужих киселей хлебать, чтобы заполучить корявый кувшин и выслушать уйму ненужных советов?

— Не скажи, — осадил братца Слейпнир. — Любое странствие и любой поиск чем-то нас учат.

— И чему же оно тебя научило? — язвительно осведомился Фенрир.

— Лишний раз укрепило мнение о том, что ты как родился бестолочью, так ей и помрешь. Рататоск, — он повернулся к любовавшейся буйством закатных красок девице-оборотню, — Скажи, вот ты столько всего знаешь и слышишь… не доводилось ли сталкиваться с рассуждениями ученых мужей касательно того, что первично — слово гадателя или деяние мира?

— Не поняла, — затрясла головой Рататоск. Слейпнир выглядел не на шутку обеспокоенным. Что-то в речах Мимира заставило его встревожиться, но белка не могла постичь, что именно.

— Ну смотри, — попытался растолковать Слейпнир. — Вот вёльва Гюльва. Она сидит в своей пещере и варит зелья. Все сходятся во мнении о том, что она предвидит будущее. Но как именно она это делает? Изрекает пророчество, и мир послушно меняется согласно ее видениям? Какой же в таком случае силой должна она обладать… Может, потому вёльвы так редко предсказывают? Или же вёльва слышит некий божественный шепот, проницает разумом завесу несбывшегося — и описывает будущее таким, каким ему предстоит стать?