Говоря обо всём этом с лёгким сердцем, я, тем не менее, только что выкурил несколько трубок сенсационно-потрясающего "бенареса", который так хорошо умеет рассеять дурные воспоминания, оставляя в сердце лишь лёгкий туман, сублимирующий лучшее, что есть в нас... Однако, не могу сказать, что это было совершенство, ибо вас нет рядом, и я храню как ценнейшие воспоминания наши братские вечера за трубкой. О, Бернар, как мне вас не хватает!
Эти вечера, слишком краткие, представляют для меня не просто дорогие воспоминания, они -- обязательство, зарок... Я больше не являюсь только лишь своим прошлым, я -- увлекательное будущее, ожидающее того, чтобы его пережили. С тех пор, как я снова увидел вас, нечто изменилось -- вы знаете, что именно, -- судьба подарила мне волнующую уверенность, которую надобно хватать пригоршнями, принимая ценность собственного существования, бок о бок с вами.
............
Потому что вы вернули мне смысл моей свободы. А то я уже начал было обретать место и функцию среди этих расчётливых мокриц, этих пошлых "нотариусов", увязать в их клее и позволять себе соглашаться с их удобной мудростью.
Вы вернули мне определённый смысл борьбы, желание изучать. Поскольку все эти люди из Пондичерри казались мне мелочными, без всякого величия. Я задыхаюсь.
Ваши слова, сказанные прошлым сентябрём, обрели новую силу:
"Лишь приключение или созерцание
Достойны человека,
Лишь пороки и экстаз достойны художника".
Нет, мне не быть нотариусом. Поймёте ли вы, если я скажу, что изменил своё состояние?
Я не очень хорошо понимаю, куда иду -- но какое это имеет значение! Я не очень хорошо понимаю, к чему в итоге приду, но и это не имеет значения! То, что имеет значение, так это ритм, который вы мне передали. Я начинаю понимать, что, вероятно, нет "цели", которой нужно достичь -- лишь мертвецы имеют право на кладбищенский покой, -- нет комфортабельной уверенности, которую надобно отыскать, есть лишь РИТМ, который нужно уловить, сохранить, несмотря на все поражения. Также, возможно, нет и "смысла" жизни, но лишь тысяча и один смысл самого себя, к которым мы должны двигаться... и все правды, на которые мы должны ОСМЕЛИТЬСЯ. С вами я готов осмелиться на всё, и я чутко внимаю великому духовному приключению, в конечном счёте, единственно верному, единственно стоящему.
Ибо я всеми своими силами отказываюсь подчиняться табу и требованиям этого общества шулеров, которое я отвергаю. Я не хочу "становиться на задние лапки", а также обучаться "трюкам" и компромиссам всех тех, кто должен отчитываться, поскольку я не желаю отчитываться перед Богом или перед чем-то ещё, что есть божественного во мне. После одного происшествия я очень хорошо понял, что в 18 лет у нас ещё чистое сердце; и я не собираюсь отказываться от этой чистоты; но нести на себе социальную этикетку здравомыслящих я отказываюсь, поскольку никто из них не даст мне оправдания (допуская, что я заслуживаю оправдания), которого я жду только от самого себя.
Я понимаю, какие трудности стоят передо мной, поскольку для нотариусов мы -- "грех", плохо работающий винтик, который может привести -- и приведёт -- к взрыву машины, но в конечном счёте, жизнь ценна своей интенсивностью и чистотой, которую мы в неё вносим, определённой склонностью к мятежу, который в каждый момент снова ставит всё под вопрос (и если мы хотим подняться "над" мятежом, не следует ли хотя бы начать с этого самого мятежа?)
Возможно, "я ни к чему не приду". Но не лучше ли достижения цели сам процесс движения? и не потерян ли тот, что уже "прибыл"? Но в конце концов, жизнь -- не распределение наград, и завтрашний мир, который мы пытаемся построить в молчании нашей плоти, не стоит труда, если ВЧЕРА мы не способны были умереть за него. Завтра -- это для спекулянтов, для тех, кто борется за "мир" чужой кровью... Вы меня многому научили, Бернар, вы, по крайней мере, разбудили глубокие слои моего существа, где я прозреваю свою истинную ценность.
Где-то у Генри Миллера есть замечательные строки: "Единственный способ, которым кто-либо может направлять нас -- это возродить в нас веру в нашу собственную способность направлять самих себя. Наше путешествие пролегает вне любых трасс, где мужество, интеллект и вера -- наши единственные проводники".
Долгое время я был одержим идеей "Правды", которую надлежит обнаружить -- нечто вроде "милости", которую мы должны низвести, единой основы, где мы можем насладиться ЕДИНЫМ безмятежным взглядом на мир. Но не было ли это, скорее, стремлением ко сну?
Я начинаю понимать, что "правда" -- не состояние, но стремление, не финал, но движение, от наиболее внешнего к наиболее внутреннему, к наиболее полному обнажению. Вот что я написал в своих заметках спустя какое-то время после расставания с вами: