Письма Непокорного. Том 1 (СИ)

"Правда -- как движение огромного маятника, который отклоняется справа налево, проходя через центр, затем возвращается слева направо и т. д... правда ни справа, ни слева, ни в центре; и тем более она не является комфортабельной серединой. Она -- САМО ДВИЖЕНИЕ маятника, который неутомимо возвращается к себе самому, всегда готовый к новым колебаниям. Хотеть правды означает -- хотеть этого движения.

Но я так нуждаюсь в вас, дорогой Бернар, чтобы поддерживать этот ритм; и всей своей интуицией я чувствую, что вас ожидает великая судьба, и я хочу, чтобы она тесно переплелась с моей. Но тут не обойтись без милого огонька настольной лампы и тишины, чтобы я мог лучше передать вам всё, что чувствую, что знаю.

Мне не терпится снова вас увидеть. Я верю в вас, Бернар; это великое "движение" несёт возрождение мира, которое мы должны провозгласить. Жду от вас весточки, всегда искренне и по-братски

ваш

Б.

P.S. Посылаю вам с этим письмом две коробки превосходного дросса.

Пишите, мне нужно чувствовать контакт с вами.

U

Пондичерри, 29 мая 1948

Жан-Полю Тристраму

(Кабул)

(Это тот самый Тристрам, друг А. Жида, которого Сатпрем встретил в Каире и в обществе которого проделал путь между Суэцем и Бомбеем).

Старина Жан-Поль,

Мне не терпелось написать тебе и выразить радость от того, что нам удалось повидаться; но начиная с моего возвращения в Понди я захвачен абсурдным ритмом тысяч ежедневных переговоров, абсурдных трудов, поклонов и улыбок, праздных дискуссий, что в тысячах лье от сути вещей.

Когда у меня есть пара спокойных минут, я, дабы почерпнуть немного терпения и забытья, остаюсь наедине с курительной трубкой, которая всё больше и больше становится моим неотделимым компаньоном.

Моё состояние не блестяще, и у меня не лежит сердце писать тебе; в абсурдном, утомительном сне я видел дороги, по которым проходят по тысяче раз на дню, безысходные, абсолютно одинаковые, лабиринт, вызывающий у меня головокружение... это неотвязное впечатление попытки догнать уходящий поезд ещё абсурднее от того, что я не жду поезда; это "я" -- единственное, что я упускаю; оно, возможно, не столь важно, и незачем столько говорить о нём.

Я так стремлюсь к общению с тобой, к твоему присутствию!

Пора мне избавиться от Понди -- и, вероятно, от своей трубки. Но для чего, для какого занятия. Единственная вещь, которую я хочу -- возможно, это спасение (либо прыжок ещё глубже, в самую тьму) -- чтобы меня "вытащили" месяца на три в спокойное место, дабы я дописал свою книгу. Во мне присутствует странная уверенность, что именно с моими персонажами я преуспею или пойду ко дну, с ними одними и через них; что я сумею сделать выбор, избавиться от старой шкуры, найти суть и отыскать истинный путь.

Я опасаюсь одобрения, толерантности "других", я опасаюсь социального механизма и благосклонных улыбок, примиряющих вас с другими только потому, что вы "на уровне", вы согласованы, вы соответствуете маленькому мирку с его комфортабельной скукой. Я не хочу доброжелательного нейтралитета социальной среды, в которую я проник не иначе, как обманом, по причине мелкой трусости, и где, путём непрерывных компромиссов, я добился бы того, чтобы они, наконец, "закрыли глаза" на моё присутствие.

Во мне живёт фобия социального этикета, моральной генеалогии, которую человек должен носить с собой, чтобы быть почтенным и уважаемым: 25 лет -- католик -- жених -- доктор юридических наук -- сияющая лысина -- безымянный индивид с капиталом в Х франков -- ничего примечательного.

Я ощущаю громадную потребность в скандале, отказе, бунте. Я хочу иметь право писать то, о чём думаю, и не лукавить с самим собой, не есть с ладони "уважаемых".

Во мне нужда быть лишённым любого социального обоснования, быть "чересчур", чтобы найти в глубинах своего одиночества истинное обоснование и единственную полноту. Ибо я буду строить свой храм в пустыне.

Я знаю, через какое одиночество, какой отказ мне предстоит пройти, но я также знаю, что есть шанс отыскать в этом очищении истинную Радость, радость совершенного самоосуществления.

Уже три года я живу со странным воспоминанием, истинное значение которого я, похоже, не могу распознать: это происходило в лагере, незадолго до освобождения, на дороге, идущей из карьера. Голодный, измученный, я внезапно почувствовал себя переполненным РАДОСТЬЮ, ощущением волнующей силы, которая разбила все мои цепи и ожидающую меня смерть, словно я достиг совершенства и даже более того. И если я не начал петь, то лишь потому, что мне могли тут же набить морду. Это было непостижимо, понимаешь? Впечатление света и разорванной вуали -- "это-есть--я-есть--я-знаю".