Письма о русском экзистенциализме

Начну с «тайны Одного» – учения о существовании индивида. Человек в философии раннего Бахтина, скажу со всей определенностью, – это человек-призрак, лишенный каких бы то ни было примет видимого земного существования. Это тем более парадоксально, что воззрение Бахтина секулярно, имманентно, «прозаично». У бахтинского человека есть тело, но нет плоти. Тело, эстетический образ в глазах другого, это чистая форма, которую можно созерцать, но вот коснуться ее уже нельзя – палец пройдет сквозь пустоту. При отсутствии у него плоти, человек – фантом лишен возраста, среды обитания, общественного положения, земного дела. Из органов чувств у него есть лишь зрение – орудие «эстетического созерцания» другого. Вместе с тем у него есть мировоззрение, «идея», которую Бахтин обозначает как дух; бытие такого существа сводится к актуализации духа в слове – к говорению. Человек Бахтина – это главным образом человек говорящий. – А как обстоит дело с его душой? Хороший вопрос, как сейчас принято выражаться! Душа привидения весьма своеобразна. Прежде всего в ней отсутствует все то, что можно уподобить подводной части айсберга – сфера инстинктов, подсознание, – ведь они связаны с воплощенностью души. При этом бахтинский фантом – человек «усиленного сознания», как себя характеризовал герой «Записок из подполья» Достоевского, – он мыслитель и даже идеолог. Но в отличие от подпольщика, бахтинский человек предается умственной деятельности не в «подпольном» уединении, а на людях, в философских разговорах. «Быть – значит общаться диалогически», – утверждал Бахтин[202]. Человеку Бахтина насущнейшим образом нужен другой индивид, вне общения этого призрака попросту нет. Философия Бахтина изначально развивается в направлении философии диалога. Вот бахтинская философия поступка. У этического поступка – а это изначальная точка бахтинского философствования – две стороны: внутренний нерв поступка – ответственность[203], и его внешняя цель, предполагающая направленность на другого. Как видно, поступок уже содержит в себе зародыш диалога. При этом собственно индивида Бахтин соотносит с голой ответственностью – она сопряжена с экзистенциальным центром человека. Именно ответственность – мой долг уважать в другом личность, подобную моей собственной – придает специфическую окраску бахтинскому экзистенциализму. Если экзистенциализм Хайдеггера пронизан заботой, а учение Сартра – тревогой, то бахтинским эквивалентом этих экзистенциалов является именно ответственность. Бахтинский субъект – это ответственное «я», и ничего больше сказать об этом «я» невозможно. Это как бы семя личности, потенциальный человек, и для его становления и развития необходимо другое «я». Изначально бахтинский человек – атеист, Другой как Бог концепцией Бахтина не предусмотрен. Через «своего другого» (термин Бердяева) бахтинский человек, как посредством некоего живого зеркала, обретает и душу (чувства, характер), и тело («я – для – другого»). Я как субстанция, «аз есмь» религиозной метафизики, не значимо в глазах Бахтина. «Я», «дух» (непременно «для – меня») – это чистая активность, динамика, творчество. Конечно, учение Бахтина об индивиде идет от персонализма Бердяева. Ведь данный я – модус человеческого существования Бахтин называет «авторством», что в любом случае предполагает творческую деятельность. Но человек именно у Бердяева – по преимуществу человек творящий, и как раз в экзистенциализме Бердяева русская мысль взяла курс на десубстанциализацию бытия. У Бахтина мы уже нигде не найдем и малейшей приметы субстанциальности! Человек Бахтина изначально мыслится как энергетическая точка ответственности («К философии поступка»), а вслед затем растаскивается, раздергивается по отношениям – превращается в некое das Zwi schenmenschliche – «я – для – другого», «другой – для – меня» и т. п. Он – слово речи – изначально обречен на вечную деятельность говорения; подобно Сократу, он всегда на публике; при этом он лишен молитвы и устремленности к Богу, не знает трудов уединения, молчания, созерцания. Но он при этом бессмертен, ибо субъект изнутри («я – для – себя») своей смерти не заметит. «На кладбищах пускай лежат другие», – говорил старый софист Бахтин. Не похоже ли это на «преодоление смерти» героями столь ценимого им «Бобка»? Не такова ли участь как раз призраков, привидений? – Не станем судить экзистенциалистов – атеистов, дорогой друг, и сохраним верность своему пути: будем взирать на Крест – начало вечной жизни, и держаться за ризу Христа.