Письма о русском экзистенциализме

Напряженность, присутствующая в союзе автора и героя, не доходит у Бахтина до «конфликта», описанного Сартром и чреватого садомазохизмом. Острота отношений полов смягчена, во – первых, эстетической природой модели, замещающей жизнь в бахтинском учении, а затем кантовской этикой, по правилам коей играют «автор» и «герой». Эти отношения развиваются (через вехи «смысловых целых героя») в направлении «равноправия» автора и героя – превращения героя в личность, в свободный дух. А с другой стороны – они всё сильнее уподобляются жизненно – этическим, когда на «овеществление» другого (имеющее место на ранних этапах этой диалектики) нравственным императивом наложен запрет. Цель – соединение этики и эстетики, жизни и искусства – достигается, по Бахтину, полифоническим романом Достоевского, где между автором и героем происходит равноправный «идейный» диалог и автор не «завершает» позиции героя своим собственным идеологическим «словом». Предоставляю возможность позднему (1961 г.) Бахтину определить отношения «автора» и «героя» в романах Достоевского: «Автор, как Прометей, создает независимые от себя живые существа ‹…›, с которыми он оказывается на равных правах. Он не может их завершить, ибо он открыл то, что отличает личность от всего, что не есть личность»[208]. Бахтинский человек – личность, свободный дух, понятый как «идея», «мировоззрение». Очевидно, что здесь антропология Бахтина из учений Серебряного века ближе всего подходит к экзистенциализму Бердяева. Однако не только религиозность, но и радикальный субъективизм последнего, порой заставляющий вспомнить о М. Штирнере, а также реально и трагически встающая перед Бердяевым в жизни и поднимаемая им в книге «Я и мир объектов» проблема одиночества совершенно чужды Бахтину. Свободная личность Бахтина «у себя дома» в абсолютно мирском диалоге по «последним вопросам» с другим «я», – общение такого типа ее полностью удовлетворяет: ведь «диалогические отношения» – «единственная форма отнощения к человеку – личности, сохраняющая его свободу и незавершимость»[209]. Диалог у Бахтина логически и бытийственно как бы предшествует его участникам, ибо вне диалога этих последних попросту нет. Здесь один из софизмов, которых немало среди бахтинских построений, выражающих бессубстанциальность (которая также софистична) его мировосприятия.

2. «Диалог» Бахтина как секуляризированная «тайна Двух» философии Серебряного века

Человек религиозной философии Серебряного века – это образ и подобие Божии. Данное библейское представление (Быт. 1, 27) «отцами» эпохи трактуется так, что богоподобный человек целостен и бессмертен, будучи существом двуполым: Соловьёв первым указал на андрогина как на задание тем, кто хочет обрести бессмертие. Путь к андрогину – это эротическая любовь[210]; таков же, по Соловьёву, путь к жизни вечной. «Тайна Двух» – это бессмертие нового человека, в котором произошло соединение мужской и женской природ: данный концепт многообразно разыгрывался русскими мыслителями, ценившими миф Платона в трактовке Соловьёва. Диалог – это имманентный и временной, «прозаический» бахтинский аналог «тайны Двух». Он, в сущности, не может и не должен кончаться, поскольку, как и андрогин, в некотором смысле принадлежит «вечности», будучи «вечным со-радованием, со-любованием, со – гласием»[211]. «Незавершимость», «дурная бесконечность»[212] диалога – не что иное, как очередной бахтинский софизм, и я его привожу здесь, признаюсь, ради красного словца: платоновская вечность, Царство Божие христианства у Бахтина оборачивается «дурной бесконечностью» времени, устремленного в мессианское «абсолютное будущее». Все же учение Бахтина о диалоге – не совсем «прозаика», и «тайна Двух» в бахтинской версии заставляет вспомнить об иудейских оттенках бахтинской мысли.