Письма о русском экзистенциализме

Средоточием структуры этого романа Бахтин считает «карнавальную пару» – Мышкина и Настасью Филипповну, «идиота» и «безумную». «И вот вокруг этих двух центральных фигур романа – «идиота» и «безумной» – вся жизнь карнавализуется, превращается в «мир наизнанку» ‹…›, развивается динамическая карнавальная игра ‹…›, второстепенные персонажи романа ‹…› образуют карнавальные пары» и т. д.[228]: понятно, что речь у Бахтина идет о хлыстовских «Христе» и «Богородице», заводящих вихревый хлыстовский хоровод, превращающийся в сексуальную оргию. Мир романа «Идиот», в его прообразе, под пером Бахтина оказывается хлыстовским кораблем: вокруг Мышкина «иерархические барьеры между людьми становятся вдруг проницаемыми и между ними образуется внутренний контакт, рождается карнавальная откровенность»[229]. Но такие вещи происходят именно при радении, когда в мистическом угаре прельшённые образуют единое «тело» – языческую карикатуру Церкви – Тела Христова.

Однако карнавал как таковой, описанный в книге о Рабле, не восходит по своему смыслу к радению хлыстов. Два данных действа – это поклонение разным богам: различны не только соответствующие им обряды, но так же священные имена – таинственные сущности, являющиеся истоком всякого культа. Какой бы изуверской дикостью нам, извне, ни виделась хлыстовская секта, всё же хлысты идентифицируют себя как христиан. Их учение – это искаженная христианская догматика, они держатся за имена Христа и Матери Божией. Именно потому, что они особо почитают «Духа Святого», они привлекли к себе особое внимание наших мыслителей – «третьезаветников». Конечно, радение – это беснование, «накатывание Духа» означает одержание темной силой. Но воля к истинному христианству – то, что, быть может, удержит на плаву хлыстовский корабль, спасет этих горе – мореходов от гибели в адской «пучине греха»[230] – дионисийской бездне в терминах Ницше. В сознательном антихристианстве, в ненависти к Христу нельзя упрекнуть этих богоискателей из простонародья, невольно вставших на путь воскрешения безымянных богов своих предков. И бахтинский карнавал есть антипод хлыстовства именно в этом отношении.

Карнавал обращен как раз против Христа и Его Церкви – ее догматики, иерархичности, аскетической мистики, – всего того, что Бахтин называет «односторонней и хмурой официальной серьезностью»[231]. Карнавальный «жизнеутверждающий», «освобождающий» от страха Божия смех имеет свой источник в «материально – телесном низе», питается энергиями животной витальности. Макрокосмически этому «низу» соответствует ад, что и имел в виду Бахтин, называя карнавал «весёлой преисподней». Карнавальная толпа составляет единое тело, ибо одушевлена общими чувствами и вдохновлена единой идеей. Идея эта не умозрительного порядка, но выражена в главном обряде карнавала: смысловой центр карнавального действа – увенчание-развенчание карнавального «короля», он же – страдающий бог карнавала. Его исторический прообраз – Дионис, растерзываемый мэнадами; но карнавальный человек склонен видеть в нем скорее Христа. В преддверии Великого поста на Христе вымещали все те отрицательные эмоции, которые вызываются постовой аскезой; мстительно – садистическая тенденция – ключевая для карнавального мироощущения. Бахтинская характеристика карнавального «ритуального смеха», на мой взгляд, указывает на его сатанинскую природу как бы невольно для ее автора: «Ритуальный смех был направлен на высшее: срамословили и осмеивали солнце (высшего бога), других богов, высшую земную власть, чтобы заставить их обновиться. Все формы ритуального смеха были связаны со смертью и возрождением, с производительным актом, с символами производительной силы»[232]. Какой бы подозрительной ни казалась фигура Бахтина в 1930-е годы, но, метафизически, его хвала карнавалу, в котором зарождались грядущие революции, была вполне ко двору. Бахтин был историческим свидетелем не только комсомольских «карнавалов», но и антихристовых «развенчаний» «высшего Бога» – Христа, при взрывах многочисленных храмов, – прежде всего храма Христа Спасителя, вместе и «срамословий» тех, кто совсем недавно был «высшей земной властью», на сталинских процессах. В бахтинском «карнавале» – дух не только средневековой Европы (да и нам ли судить о нем!), но скорее России, охваченной «культурной революцией». – Однако вернемся к «карнавалу» как «Церкви», – вернее сказать, анти-Церкви, дьявольскому шабашу.