Письма о русском экзистенциализме

Лев Шестов в своей книге 1902 года жестко разделил творчество писателя на два этапа: прекраснодушный – гуманистико-социалистический первый этап до «Записок из подполья» и этап после «перерождения убеждений» Достоевского, сделавшегося как бы вторым Ницше – принявшего правду подпольного героя. Между певцом «бедных людей», «униженных и оскорбленных», и «больным», «злым человеком» – автором «романов – трагедий» Серебряный век не находил ничего общего. Гуманист умер, и родился «жестокий талант», апологет каторжников, влюбленный в своих демонических героев. Между тем неискушенный читатель романов Достоевского не находит там проповеди адских ценностей и сатанинской интонации. Писатель дистанцируется от своих героев, и если у вас на Западе кое-кто и увлекается «слезинкой ребенка», «возвращением билета» и теряет веру (я встречала такие случаи), то таким горе – читателям надо напомнить, что именно эта его «идея» и привела Ивана к безумию, чтó являет отношение к ней Достоевского. Автор романов не отрекся от своего раннего гуманизма, обличив однако в «Бесах» увлекавшие его до каторги социалистические идеи. Певец «бедных людей» с его характерными интонациями присутствует и в мире зрелого Достоевского. Короче говоря, не отказываясь от образа писателя, созданного Серебряным веком, надо примирить этот образ с гуманистом и реалистом, автором ранних повестей. Великое дело совершит тот интерпретатор, который представит нам единого, цельного Достоевского – его авторское «я», неизменное на протяжении всего творческого пути! При этом заполнятся и все те лакуны, провалы, которые создала герменевтика Серебряного века: художественное и публицистическое творчество Достоевского будет понято в его идейном единстве, разрешится проблема «преступления и наказания», получат наконец ответ вопрошания Ивана, раскроется загадка Легенды о Великом Инквизиторе… А главное – засияет истинная (без всякого «дионисийства») вера Достоевского, согласная с православием. Не черносотенно – монархический, но и не элевсинско-дионисийский, а богочеловеческий (здесь прав Бердяев) момент внес Достоевский – гуманист в Церковь. В нынешней России должен найтись гениальный филолог (не менее гениальный, чем Бахтин), для которого это окажется очевидностью и он сумеет показать нам единый лик Достоевского! Эвристический прорыв в науке о Достоевском, думается мне, совершится именно на данном пути.

И вот последнее в связи с ви́дением Достоевского Серебряным веком. Мне приходит на память один русский человек поколения Бердяева и Шестова – тоже заглянувший в ад и «опаленный языками преисподнего огня»: это ныне всем известный старец Силуан (1866 – 1938) – афонский подвижник, о котором рассказал его ученик – блестящий духовный писатель архимандрит Софроний Сахаров. Будущий святой ХХ века, этот простой крестьянин жил вполне заурядной жизнью, но однажды с ним произошло то, о чем исповедально рассказал Ницше, от чего едва не повредился в Арзамасе Толстой и что Шестов назвал «перерождением убеждений». Беспричинно и внезапно он всем своим существом ощутил реальность зла: как пишет архимандрит Софроний, вокруг него загудело адское пламя[289]. Именно таким был «внутренний человек» Достоевского в изображении Бердяева – втянутый в огненный Мальстрем подсознательных страстей, терзаемый бесами – обитателями дионисийской бездны греха. Не явление ли это самого духа времени – ХХ века, когда сгустилась страшная мгла жизни и приоткрылся ад? Силуан, Достоевский и Бердяев – действительно, духовидцы – почувствовали его явление, но по – разному отреагировали на него. Бердяев вложил в Достоевского свою собственную реакцию – романтическое любование злом и, главное, гностическое любопытство к злу. Силуан же, ушедший в монастырь после адских откровений, последовал по пути традиционного молитвенного противостояния злу. И как результат подвига всей жизни, он заключил выстраданную им «идею» в свой собственный категорический императив: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся». Образ старца Силуана, достигшего святости, приходит на ум, когда читаешь у Бердяева о том, как Достоевский «сходил во ад» собственной страстной души.