Письма о русском экзистенциализме

Вернусь вновь к Бердяеву. Когда он утверждал, что чтение романов Достоевского затягивает в кружащийся вихрь и увлекает в ад подсознания, ему, быть может, вспоминался воронкообразный водоворот, куда попал моряк – персонаж рассказа Э. По «Низвержение в Мальстрем». Но Бердяев как бы структурирует те вихри, которые бушуют в мире уникальных романов русского писателя. По его мнению, в их «конструкции» «есть очень большая централизованность. Все и всё устремлено к одному центральному человеку, или этот центральный человек устремлен ко всем и всему». Протагонист романа может выступать как «загадка», и «все разгадывают его тайну». Таков Версилов в «Подростке» или Ставрогин в «Бесах» – «солнце, вокруг которого всё вращается»: к ним устремлены «бурные вихри» человеческих страстей. Конструкция «Идиота» иная: вихревое движение идет от центральной фигуры Мышкина, ибо «он разгадывает всех». Страсти возникают в человеческих отношениях, которые суть главное и единственное дело, занимающее героев. Не из этой ли интуиции Бердяева родился бахтинский «диалог» как структурная единица мира Достоевского? Но у Бердяева романные диалоги вовлечены в бесовское кружение вокруг главного героя и имеют как бы гностическую природу: цель духовного круговорота – разгадка его тайны, она же – тайна человека как такового. Цель эта, в контексте бердяевского воззрения, религиозная: тайна человека есть и тайна Бога. Прообразом такого вертящегося духовного мира служит хлыстовский корабль, так что действие романов Достоевского, согласно Бердяеву, есть по сути хлыстовское радение. Но последнее – Бердяев это прекрасно понимает – это «беснование», «бесовское кружение»[268]. Итак, по Бердяеву, «великий духовидец» Достоевский – по преимуществу демонолог, «тайнозритель» адских стихий, и «посвящает» он своих читателей в мистерии преисподней.

Бахтин взял у Бердяева образ вихревого парного вращения вокруг центра (образ хлыстовского радения) для описания «карнавализованного диалога» в романе «Идиот». Центром конструкции этого романа, по Бахтину, является пара Мышкина и Настасьи Филипповны – «идиота» и «безумной» по сюжету, хлыстовских Христа и Богородицы в их прообразе. Вокруг них «вся жизнь карнавализуется», «ад» и «рай» меняются местами, духовная вертикаль вращается[269]. Однако у раннего Бахтина диалог и духовный мир были отнюдь не дионисической природы. Бахтин, как я показала, считал дух самосознающим разумом, идею отождествлял с мировоззрением. И «полифонический роман» ничуть не напоминает морской водоворот. Скорее его можно уподобить полноводной реке, в которой струи притоков («идей» героев) спокойно текут, соприкасаясь и сплетаясь, к неведомому и далекому – мессианскому устью. Именно такова барочная фуга, которую имел в виду Бахтин, размышлявший о духовной структуре романа Достоевского[270]. – Закончу раздел о духовном мире, явлением которого, согласно Бахтину, был роман Достоевского, определением этого мира, данным самим мыслителем. Это «множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний», их «подлинная полифония», при которой между всеми ними существуют, «контрапунктически», «диалогические отношения», – «полифонический мир» «сплошь диалогичен»[271].

3. Свобода к злу [272]