Письма с фабрики

В текстильном производстве трудно на протяжении нескольких лет удерживать личное первенство всесоюзного масштаба. Теперь физический труд стал искусством и, как всякое искусство, требует постоянных упражнений; стоит несколько дней не репетировать, и музыкант теряет технику. Так и в текстильном искусстве. А если учесть, что мастера высокой производительности в большинстве девушки, что они выходят замуж и у них родятся дети, требующие материнского ухода, то нет ничего удивительного в том, что они временно уступают свое личное первенство.

Так произошло с Зоей Карамовой, о которой я писал в 1948 году. Она вышла замуж, стала матерью, фамилия ее теперь Кулова.

Она несколько лет была инструктором производственного обучения в школе ФЗУ, а недавно снова стала бригадиром одной из бригад, борющихся за право называться коммунистической. В фойе фабричного Дома культуры я видел фотоснимок этой бригады и был рад, что Зоя Карамовна Кулова и есть та Зоя Карамова, с которой я беседовал когда-то.

К слову сказать, мое стремление разыскать старых знакомых, узнать их судьбы нередко затруднялось тем, что они, выйдя замуж, изменили свои девичьи фамилии. Первое время я даже готов был сделать неверный вывод, будто за одно десятилетие происходит полная смена героев. Так я подумал, глядя на Доску почета, не зная, ,что мои герои продолжают занимать почетные места уже под другими фамилиями.

Мы с Любой подошли к Дому приезжих и присели на садовой скамейке в палисадники. И тут я прочитал Любе свой очерк о Зое Карамовой, написанный десять лет назад. Прочел не без умысла:. если Зоя Карамова так искренне, правдиво могла рассказать о себе, то и Люба может; И я не ошибся.

Люба наконец избавилась от мысли, которая ее сковывала.

Я уже был для нее не литератор, движимый профессиональным любопытством, а просто человек, способный понять живую человеческую душу.

Люба рассказала, что живет с отцом -и младшей сестрой в отцовском доме. Отец до войны был хорошим работником и семьянином, но война испортила его. Он беспробудно пьет. Слабый, опустившийся человек ради рюмки водки способен все унести из дому, даже платья дочерей. Мать совсем извелась с ним и, тяжелобольная, уехала к старшей дочери в Ригу. Отец часто дает слово не пить, просит прощения, но потом все снова повторяется.

Так вытравил он в душе дочери остатки любви к нему. Возникло смешанное чувство отвращения и жалости.. При одной мысли, что она придет после работы домой, ее охватывает ужас. Какое нужно адское терпение, чтобы вынести эту пытку! Казалось бы, чего проще? Переселиться в один из тех новых домов, которые возводятся на Лакинке. Отработать вместе с сестрой положенное количество часов и получить отдельную однокомнатную или двухкомнатную квартиру. Но это не.так просто. Формально жилищное положение Любы считается вполне удовлетворительным - ведь они втроем живут в собственном доме.

Люба не может не испытывать глубокого отвращения к человеческим порокам, видя, до чего они довели отца. Поэтому она так нетерпимо относится к легкомысленному поведению своих сверстниц в бригаде. Но если опустившийся отец жалок оттого, что сознает свое бессилие справиться с пороком, то ветреная девушка не только не считает порок слабостью, а бравирует им. Если ей дают добрый совет, она резко отвечает: по какому праву ей читают мораль, как себя вести? С ее точки зрения, ей" просто завидуют, что она пользуется успехом у молодых людей.

Можно понять, как тяжело Любе. ВреМя возложило на нее трудную задачу не только правильно и честно строить свою жизнь, но и задачу перевоспитания некоторых своих сверстниц. Как, ненавидя порок, удержаться от того, чтобы не перенести эту ненависть на конкретного носителя его! Какое требуется мужество и терпение, чтобы отвоевывать у него неопытную, безрассудную молодую жертву. Надо подняться на высшую ступень человеческих отношений, чтобы стерпеть оскорбления от тех, кому желаешь добра, и получить в конце концов их привязанность.

Вот в чем, как мне кажется, самая главная трудность сегодня для таких людей, как Люба Шокина.

В 1920 году, когда мне было шестнадцать лет, я добровольцем пошел на фронт. Комиссар дивизии, глядя на меня, сказал с усмешкой:

- Ну что, умирать пришел за революцию?

Я утвердительно ответил.

- Умереть нетрудно, - сказал он. - Не умирать мы с тобой сюда пришли, а побеждать. Победить можно только всей массой.

Надо эту массу зажечь, воодушевить на бой. Это труднее, чем грудь под пули подставить!..

Об этом мне хотелось сказать Любе Шокиной, но я не прерывал ее, чтобы не нарушить ее рассказ.

Далее Люба, перейдя на шепот, с какой-то необыкновенной женственностью и сердечностью, точно она говорила сама с собой, поведала мне, что она любит одного молодого человека и он любит ее. Он теперь в армии, но в этом году должен вернуться. Она три года ждет его. Когда он приедет, они поженятся. Еще неизвестно, как они устроятся с жильем. Но предчувствие большого, важного события в ее жизни волнует Любу.